Тревожил меня только Цезарь.
То, что первые два дня он держался немного трусливо, было в порядке вещей. Потом он осмелел, и осмелел до такой степени, что несколько раз пытался уличить меня во лжи.
— Сумасшедший! — бесновался он. — С Черчиллем разговаривал? А королеву не щупал?
— Что касается ее величества, — объяснял я ему терпеливо, — то действительно капитан Малина в свое время прикоснулся к ее бюсту, и я не собираюсь отнимать у него этой заслуги. А во-вторых, не суетись. Чем больше я тебе тут наплету, тем больше будет тебе что рассказать. Ты в выигрыше, Цезарь.
Цезарь побледнел, кадык у него судорожно дернулся, но я лишь рассмеялся, весело и громко, ну и он присоединился ко мне мягким своим баритоном. Мы поняли друг друга, сказали друг другу то, что надо было, он поверил мне. Поверил настолько, что не брал под сомнение даже такие эпизоды и орнаменты, которые случалось мне присочинить ради самого удовольствия от сочинительства. Он, пожалуй, был самым прилежным и самозабвенным слушателем из всех, которые мне только попадались в жизни. Больше того, когда я рассказывал, как потаскуха Слостье продала меня за паршивые десять долларов, он ненавидел ее; когда он слушал о нелегкой смерти сержанта Собика, в его глазах было больше слез, чем в моих; он то бледнел, то краснел от нетерпения и страха, слушая рассказ об очень долгой охоте на скота, похищавшего души у моих бедняг прокаженных.
И все же Цезарь беспокоил меня. Вдруг он начал хиреть на глазах. Я уже вынырнул на поверхность и, вспоминая самые любопытные случаи из первого моего полувека, вновь поверил в свою правду и доверился ей. Ел я жадно, переваривал превосходно, без одышки отбарабанивал с утра свои пятьдесят приседаний. А Цезарь к концу второй недели уже страдал от бессонницы, потерял аппетит, и наконец, заболел мучительным бронхитом со страшными приступами кашля. Однако врач обложил его вшивым ипохондриком, и Цезарь возвратился в камеру, не получив даже и таблетки для успокоения кашля и страха.
С того дня между нами все пошло вкось и вкривь. По ночам меня будил его кашель. Я слышал, как он хнычет в страхе перед болезнью, как проклинает мой здоровый сон и скотское равнодушие. Однажды ночью он бросился на меня с кулаками: