— Вы боялись? — спросил Тадеуш, когда уже немного освоился со мной и, еще сам того не сознавая, стал уже смиряться с оседлой, честной и трезвой жизнью под опекой старого чудака. — Вы очень боялись этой дыры?
— Она была довольно глубока.
— Но вы боялись?
— Когда хватало времени на страх, боялись.
— Очень? Как очень?
— Как… — И я не нашел определения.
Тадеуш залился таким смехом, какому учили его дома, в притонах Таргувека и развалинах Гжибовской, у пивных киосков и во время ночных набегов на винно-кондитерские лавчонки.
— Вы боялись, как сукины дети! — торжествующе завопил он, и в смехе его не было ни чуточки сострадания.
Мы сидели за столом. За одной стеной надрывалось радио, за другой громыхал телевизор, за окном догорал майский вечер. Тадек сидел, опершись подбородком на грязные руки, и смотрел мне в глаза, чтобы удостовериться, не вру ли я. Я же растолковывал ему, во-первых, что температура воды в Атлантике, особенно в зимние месяцы, скручивала в течение часа в бараний рог самого здорового мужчину, а во-вторых, если в танкер попадала торпеда, то из него выливалась горящая нефть и потому можно было, удирая от пожара, угодить ногами в ледяную воду, а мордой в островок горящей нефти.
Только тут Тадеуш перестал смеяться.
— Ты таких видел?
— Видел.
— А кого, например?
— А, например, был у меня в декабре сорок второго года такой приятель. Очень смешно его звали.
— А как?
— Эзехиль.
— Цыган, наверное?
— Нет, квакер.
— А что такое квакер?
Я посоветовал ему заглянуть в энциклопедию, если он прежде сумеет вымыть руки, по крайней мере до запястий. На сей раз он не взбунтовался, вымыл руки, нашел слово «квакер», прочитал вслух пояснение, поставил том на полку. Он уже был серьезен. Думал. Видно, короткая эпитафия, которую я прочитал над мокрой могилой Эзехиля, тронула его воображение. Мы закурили. Затем Тадек впервые помог мне готовить ужин и мыть посуду. Лишь потом он нарушил молчание, и глазки его вновь повеселели.
— Зачем это вам понадобилось? — спросил он.
А так как спросил он снова высокомерно, с чувством превосходства варшавского урки над всеми этими пижонами, которые бескорыстно, за несколько паршивых долларов, лезли в такую петлю, как «Todesloch», — я и ответил ему, не читая никакой морали, попросту.
— Затем, чтобы таким вонючим подонкам, как ты, было о чем задавать идиотские вопросы.
Тадек жил у меня всего восьмой или девятый день. Каждый раз, возвращаясь с работы домой (а домом была довольно просторная комната в старом пражском[23] флигеле, с газовой плитой и водопроводом, а также клозетом на наружном крыльце этой кое-как заштопанной развалюхи), я гадал по вывескам, номерам домов, трамваев и такси, застану ли еще парнишку, или же он вернется лишь к ужину, благоухая винищем и дешевыми сигаретами, нагло постреливая глазенками, или же попросту обнаружу пустой шкаф, вычищенные ящики и кучу дерьма посреди стола вместо прощального письма.
Как дошло до этого эксперимента с усыновлением двенадцатилетнего воришки, профессионального спекулянта билетами в кино, типичнейшего представителя городского дна, поговорим позднее. Сейчас же замечу только, что в тот вечер, когда я рассказывал ему о пожаре на «Абердине» и смерти Эзехиля, терпение мое лопнуло. Я устал. Мне осточертела вонючая трущоба с одним действующим клозетом на четыре квартиры, с меня было довольно радио слева и телевизора справа, я не мог больше слышать пьяных скандалов этажом выше и фортепианных гамм этажом ниже. А прежде всего мне хотелось послать подальше все свои недоношенные идейки о воспитании внука преступника, сына покойной алкоголички и засаженного пожизненно в тюрьму бандита. Я уже был сыт по горло этим субчиком, который к двенадцати годам успел пройти полный курс воспитания в трущобах предместья.
Я схватил его за рубаху на груди, поднял к своему лицу. Он был смелый. Не показал, что боится.
— Понимаешь? — взревел я. — Чтобы такие кретины, как ты…
Рубаха разорвалась. В руке у меня остался клочок грязной материи, а Тадек шлепнулся задницей об пол, и мы рассмеялись. Потом нашли чистую рубаху, а поскольку еще не было восьми, успели на третий сеанс в кино, которое носило благородное название «Полония». Билетов не оказалось, однако у Тадека были здесь свои профессиональные знакомства, так что мы сидели на вполне приличных местах.