Актер Джон У., постаревший и усталый шериф, решил покончить с бандой убийц, а помогали ему инвалид, алкоголик, зеленый юнец и раздетая девица, которая, как мне кажется, внешне немного напоминала квакерскую жену из Питтсбурга.
Тадек смотрел на экран, разинув рот и затаив дыхание. Я и сам растрогался, когда шеф убийц приказал музыкантам в ресторанчике сыграть похоронный марш для шерифа. В зале стояла мертвая тишина. Девица, вся в слезах, принялась умолять актера Джона У., чтобы он бросил все это, чтобы избрал счастье, а не смерть.
— Зачем тебе все это? — кричала она. — Зачем?
Тадек украдкой взглянул на меня. Я притворился, что не замечаю этого. Джон У. демонстрировал симпатичное лицо и сильную волю — двигаясь неторопливо и с достоинством, словно ему докучала натертая седлом промежность. Во время последней перестрелки Тадек не выдержал, вскочил с места.
— Осторожно! — заорал он. — Обходят!
Никто даже не засмеялся, такой героической была эта сцена.
Мы вышли в теплый майский дождь, который скоро прекратился.
— Ну и парень! — повторял Тадек. — Но девица-то, а?
Я молчал, и он скис. У дома остановился. Не смотрел мне в глаза. Заговорил тоном, какого я еще у него не слышал.
— Я… — сказал он, — …того…
— Чего?
— Могу уйти.
— Не ерунди, сынок, — произнес я.
Первый раз я сказал «сынок», ну, а «HX-217», в сущности, понес весьма незначительные потери. Битва за конвой продолжалась четыре дня и четыре ночи, и, согласно совместному заявлению британского адмиралтейства и военно-воздушного министерства, опубликованному 10 января 1943 года, матч этот впервые в истории «Todesloch» закончился с результатом четыре или пять-два в нашу пользу. «HX-217» потерял лишь два судна. Первым отправился в рай набитый боеприпасами француз. Разломился пополам в течение десяти огнедышащих секунд. Корма сразу же ушла под воду, а носовая часть долго еще держалась на волне, рассыпая фейерверки, освещая ночь и оглушая наши души.
Нас накрыло восемь часов спустя. Мы потеряли едва лишь одну восьмую личного состава экипажа, главным образом людей из котельной и машинного отделения. «Абердин» горел долго и с достоинством. Каюта номер 3 лишилась только двоих: Эзехиля и Маэки. Юдит лишилась двух сильнее всех любивших ее мужчин.
Тадек больше не повторил своего вопроса: зачем вам это понадобилось? Понял, а быть может, и забыл его. Впрочем, и прежде и потом, многие годы я слышал этот вопрос от многих людей: от Цезаря, от Момыш-улы, от родного дяди, от молодых женщин и старых мужчин, от множества равнодушных, чужих, близких, понимающих и непонимающих. Они спрашивали, а я не всегда знал, что отвечать.
Весной тридцать девятого года я услышал такой вопрос от Марго Бомбек.
Марго сидела за кассой — рыжая, дебелая, красивая, как никогда. В первый момент она не узнала меня, и по ее знаку в мою сторону уже двигался низкорослый, но несокрушимый Мохаммед, один из знаменитейших вышибал Марселя, а мне хотелось плакать, потому что я был голоден, болен, бесконечно несчастен и знал, что на сей раз Мохаммед расправится со мной одним пальцем и за одну секунду.
Я хотел что-то сказать, но голос не послушался меня. И тут Марго сорвалась с места. Узнала!
— Mon Dieu! — восклицала она. — Mon Dieu!
Был я болен, голоден, немыт. От меня несло грязью, несчастьем и гноем от промокшей повязки на левом локте. Но она обняла меня белыми руками, плача вместе со мной и нимало не стыдясь того представления, которое мы разыгрывали перед вдруг окаменевшими посетителями ресторанчика.
Тот, кто когда-нибудь возвращался с войны, подыхая от голода, с гноящимися ранами, в лихорадке, содрогаясь от озноба, испепеленный горем, кто шел прямо со дна, не рассчитывая даже на поданную христа ради корку и пусть лживое, но слово сочувствия, кто шел через чужую страну, пряча лицо от взглядов жандармов, тот поймет, как жутко счастлив был я в тот самый миг, когда в теплых руках Марго я погружался в глубокий, благостный, долгий обморок.
Марго родилась в Арле, но замуж вышла на севере Франции, за коренного бретонца, который не имел ничего против того, чтобы ввести в свой дом красивую горничную баронов де П., основные обязанности которой заключались в обучении и приспособлении к зрелости трех робких и глупых барончиков. Занятие было не слишком обременительное и принесло ей весьма недурное приданое в связи с помолвкой самого младшего представителя этой семейки (сомнительного происхождения, но, несомненно, связанной с несколькими крупными акционерными обществами французского Севера).