Была пасха. Ночь, предшествующая Христову воскресению, ошалела от звезд, именно в эту ночь мы посетили Голгофу и самый элегантный из всех борделей — «Золотую розу». А на обратном пути остановились на горе под Назаретом.
Война была далеко, а мир являлся нашим пьяным глазам из темноты, словно бог в сияющем солнечном нимбе.
— Френсис, — сказал я. — Господь бог был всего лишь из дерева, но он прогнал от меня смерть.
Он слушал побасенку о маленьком деревянном Иисусе, словно это был сонет Шекспира или сообщение об окончании войны, и тогда я подумал: рискнем.
— Френсис, парень, браток, лейтенант, — говорил я. — Мне сорок лет, и это моя четвертая война. Я горел в море, на суше и в воздухе. Никакое ловкачество больше уж не поможет: не далее как через месяц меня снова запихнут в трюм какого-нибудь очередного морского гроба. Неужели же я никогда так и не заслужу помилования?
— Собственную кровь, indeed[5]. — Он очень побледнел. — Отдал бы, чтобы тебе…
— Кровь? — Я притянул его рукой к себе, как старший брат младшего. — Никогда! Но это правда: только ты можешь мне помочь.
— Чем?
Каким тоном он это сказал! Как волнующе ломался его преданный тенорок! Я старался подстроиться к этой чистой ноте.
— Френсис, браток, — говорил я голосом святого Петра. — Мне довольно ста пятидесяти фунтов в долг. И молчания. Такого чуда я жду. Арифа, хозяйка «Золотой розы», может за эту невысокую цену достать мне мексиканский паспорт и устроить на какой-нибудь нейтральной, плывущей в те края посудине. Это не будет дезертирством, Френсис. Даже и думать так не смей. Клянусь, я уже заслужил себе и божье, и людское прощение.
Я знал, что он меня не выдаст. А в случае чего я бы просто-напросто от всего отперся. Впрочем, он и без того был у меня на крючке: я так расписал бы следователю чувствительного баронета, что вся Малая Азия покатилась бы со смеху. Но все же, ожидая ответа, я весь издергался и взмок.
Белые лачуги Назарета словно дрожали в лучах раннего солнца. Френсис опустил голову на баранку и потом вдруг запустил мотор. Если продашь, сверну шею, как слепому котенку, решил я в душе. Но он выключил мотор.
— Да, — прошептал он. — Я тебе верю.
Я облегченно вздохнул. Даже слова не проронил. Только тихо-тихо заплакал. Ибо правда и то, что я не обманывал его. Я обводил Френсиса вокруг пальца набором напыщенных слов и берущей за сердце дрожью в голосе. По существу же, я был глубочайше убежден, что заслуживаю наконец-то помилования. Что мне положен отдых.
У меня просто не было сил на очередное возвращение под очередную крышку какого-нибудь морского гроба.
Видя мои слезы, Френсис расплакался навзрыд.
— Верю тебе! — кричал он. — Верю тебе!
Мы возвращались в лагерь на бешеной скорости, до предела выжимая газ. На повороте сразу же за Назаретом джип занесло и развернуло на сто восемьдесят градусов, и так вот Френсис убил левым крылом старую слепую козу. А я во все горло распевал все известные мне свадебные песни. Впереди у меня была свадьба с совсем новой жизнью. Война полным ходом назад уплывала от меня, а мне улыбались все окна Мехико, словно тысячи дочерей Монтесумы[6]. В глазах Френсиса застыло отчаяние, но он тоже был счастлив.
Я немного разбирался в липовых бумагах и подтверждаю, что Арифа — старая потаскуха, но человек слова — предлагала за ту цену вполне добротный товар. Паспорт был на имя Хосе Рубен-Кона, что, между прочим, могло оправдать плохой испанский его владельца. Профессия: кельнер, родился в Бялой Подляске, сын Абрама и Рахили, что в те годы имело особый смысл. Я, правда, не был обрезан, но чиновники королевской администрации не знали методов, применявшихся в таких случаях гестапо.
Мне надо было попасть на бразильское торговое судно помощником повара, и тогда я знал — живу!
А Френсис? Платил и молчал. Но за четыре дня до моего побега (о нем знали только трое: я, Арифа и ее подлипала, одноглазый сириец) мы отправились к соседям. Я говорю о небольшом лагере австралийских саперов, слава о пьянстве и богатстве которых разнеслась от Каира до Аммана, — эти здоровенные парни походили на доисторических кенгуру и не имели ни малейшего представления о том, что за штуку может выкинуть с ними война, которая пока что была для них гулянкой, занятной экскурсией, карнавалом.
Я преследовал две цели, потащив Френсиса к австралийцам. Во-первых, я был полон сострадания, надеясь, что он найдет среди них более порядочного, чем я, товарища в своем пустынном одиночестве. Но прежде всего мне хотелось немного подработать перед дорогой. Австралийцам хорошо платили, а их капитан не любил давать увольнительных. Так что у них можно было вполне приличную сумму выиграть в покер, баккара и в любую другую не слишком затяжную игру. Особенно тому, кто не боялся перейти от карт к «прыгалкам».
6
Монтесума (1466—1520) — последний правитель государства ацтеков, покоренных в XVI веке испанцами.