- Тс-с-с! – спохватившись, Вонка быстро прислоняет палец к губам мальчика, многозначительно кивая в мою сторону. – Мой милый мальчик, кхе-кхе, что-то я не понимаю, о чем ты говоришь, - улыбается он своей пластиковой улыбкой, всей своей мимикой предупреждая его не продолжать свою тираду. – Я хотел сказать, что сегодня миссис Вонка взяла на себя смелость привести к нам гостью, которую по странному совпадению тоже зовут Чарли. Вот только эта гостья была так нелюбезна, что, не спросив разрешения, отведала йогурт старости и теперь мы ищем ее след, чтобы найти и… - его сладкая улыбка мгновенно тает, - и наказать это мерзкое существо по всей строгости. Вот так, - сухим непререкаемым тоном заканчивает он.
- Чарли, сегодня на улице я помогла одной бездомной девочке и позвала ее к нам в гости. Она очень… очень любознательна, ей все было так интересно, и… в общем, это моя вина - она потерялась. Сейчас мы узнали, что она съела йогурт старости, но пока не можем найти ее. Мы должны разыскать Шарлотту и помочь ей, пока не поздно, - сбивчиво объясняю я.
- Помочь будет трудно, миссис Вонка, - озабоченно вздыхает Чарли. – У нас нет противоядия. Нет? – он вопросительно смотрит на Вонку. Тот отрицательно качает головой:
- Пока нет.
- Ну и устроили же вы балаган, Элизабет, - из детской кучки отделяется маленький рыжий мальчик с недовольным лицом. – Потеряли девочку. Вы же учитель, вам ли не знать, как чертовски сложно бывает порою уследить за некоторыми детишками. Чарли у нас очень послушный мальчик, но ведь дети бывают разные… А бездомные – отдельный разговор… Уже скоро у вас будут свои дети и тогда…
- Кхм, - вдруг кашляет Вонка.
- И тогда, – как ни в чем не бывало продолжает мальчик, - вам будет несладко. Дети ведь на месте не сидят, в доме их не удержишь, а на шоколадной фабрике сделать это и вовсе будет непросто. Вам нельзя будет глаз с них спускать. И не только вам, - сверкает глазами мальчик, в котором с каждым словом я все больше узнаю дедушку Джорджа. - Вилли тоже придется наконец повзрослеть.
- Кхм-кхм, - снова заходится в кашле Вонка, и все переводят на него глаза. – Простите, - хрипит он, слабо улыбаясь. – Я, кажется, подавился.
- Папа, - выступает вперед черноволосая девочка с вздернутым носиком. – Не будь так строг с бедной Элизабет: ей и без того сейчас тяжко. Давайте все вместе попробуем разыскать эту потерянную девочку…
- Которая, как я понял, сейчас бабушка, - уточняет щуплый мальчик в круглых очках.
- А пирог с абрикосами будет вкусный, - вдруг подает голос девочка с мечтательной дымкой в глазах и синими бантиками, вплетенными в косы. – Я так люблю абрикосы.
- Фрэнки, просмотри внимательно все экраны. Если увидишь старушку, подай сигнал, - отдает приказ Вонка, нетерпеливо отстучав пальцами барабанную дробь по черной блестящей столешнице.
Умпа-лумп со скучающим видом кладет в рот песочное печенье и начинает быстро клацать клавишами.
- Не будем терять времени даром, - манит за собой остальных высокий темноволосый мальчик.
И Бакеты, от которых я, признаться честно, не могу оторвать глаз, бегут врассыпную к экранам. Мы с Чарли несемся следом. Позади всех вышагивает Вилли Вонка, размахивая тросточкой и поглядывая на экраны, неодобрительно поджав губы.
Через пять минут нас всех подзывает звонкий голос:
- Эврика! Нашла! – пухлая розовощекая девочка с гордостью тычет пальцем в экран.
- Какой цех, Джозефина? Какой это цех?
- Тут написано, - торжественным голосом объявляет она. – «Комната удивительных чудес». Там сейчас столько умпа-лумпов.
Я подбегаю ближе и действительно вижу Шарлотту: она осталась почти такого же роста, как и была, но спина ее скрючилась, волосы стали седыми, а лицо избороздили морщины. Ужасное зрелище! Стоя в центре арены, она тревожно озирается по сторонам: со всех сторон ее окружают умпа-лумпы в цилиндрах и черных фраках, с тросточками. Они выделывают танцевальные па, их рты синхронно открываются.
- Мистер Вонка, они, кажется, поют, - неуверенно говорит Чарли.
- Разумеется, поют, - снисходительно кивает головой Вилли. – Последние луны они отчего-то грустили. Как замечательно, что они, наконец, оживились! Давненько я уже не видел воочию их танцев! Пойдемте скорее, друзья мои, посмотрим и послушаем! – обезоруживающе улыбаясь, он делает приглашающий жест рукой.
Должна признаться, я отнюдь не разделяю его радости. И чем дольше я смотрю на экран, тем более тревожные предчувствия овладевают мною. Одну истину здесь я хорошо усвоила: если умпа-лумпы поют и танцуют – жди беды.
========== Часть 10 ==========
Всей шумной гурьбой мы погружаемся в стеклянный лифт, где Чарли, стоящий ближе всех к заветным кнопкам, не сразу находит Комнату удивительных чудес. Лифт опасно кренится на сторону – мои ноги заранее становятся ватными – бесшумно, но резко дергается в сторону, закручивается штопором и уходит в отвесное пике, словно сломанный дельтаплан. С моих губ срывается сдавленный вскрик, и Вонка, а также кое-кто из Бакетов переводят на меня удивленные взгляды.
Я слабо улыбаюсь в ответ, пытаясь держать себя в руках, но меня уже мутит. В последнее время поездки в стеклянном лифте стали для меня особенно тяжелыми, почти непереносимыми. Не помню, чтобы я еще когда-либо, за исключением самых первых поездок, испытывала такое навязчивое чувство тошноты, когда хочется согнуться пополам, закрыть глаза и отдать Богу душу. Объяснение этому феномену может быть только одно, и оно неутешительное: я старею. Но лучше подумать об этом в последнюю очередь.
- Элли, ты неважно выглядишь, - замечает Вонка, в его голосе мне чудится тревога. - Так побледнела. Даже позеленела, если присмотреться.
- Все в порядке. Меня просто немного тошнит. Такая скорость, - я стараюсь, чтобы мой голос звучал беспечно, но он звенит предательским фальцетом.
Слабая Элизабет. Хилая Элизабет. Несчастная Элизабет. Я не хочу, чтобы он видел меня такой, в глубине души прекрасно отдавая себе отчет в том, что светилась бы от счастья, если бы он меня пожалел. Как унизительно признаваться в этом даже самой себе! Что может быть гаже, хуже, чем стремиться к тому, чтобы выглядеть нарочито жалко, надеясь не любовью, так состраданием проложить путь к своей цели и получить все то безраздельное и трепетное внимание, которого я лишена и по которому тоскует мое сердце. Ведь возможно, что если бы я лежала, прикованная к постели, измученная тяжелым недугом, его холодное сердце бы смягчилось, интонации зазвучали бы ласково – так, как он никогда не позволит им звучать в обычной жизни, – в глазах бы засквозило сочувствие, возможно, он окружил бы меня преданной любовью и теплотой, как сделал бы Эдвин, как не раз делал Саймон. Пускай, это пошло, инфантильно, глупо, это на уровне примитивных романов, воспевающих силу великой любви, но я не могу ничего с собой поделать и такие тщетные, унижающие мое достоинство мечты ядовитым туманом заполняют мои мысли. Да, мне нравится мечтать об этом, нравится думать, что если бы он осознал, что вот-вот может меня потерять, его отчужденность и сдержанность бы пали, сокрушенные чувствами, с которыми ни одно живое сердце не в силах совладать. Но я еще не лишилась здравого рассудка окончательно и знаю, что в моем случае нечего рассчитывать даже на этот суррогат любви, возникающий под влиянием жалости. Нет, Вонка вовсе не такой бесчувственный, каким может показаться, - наоборот, при всей его внешней невозмутимости у него большое и ранимое сердце - но любые немощи и хвори вызывают у него отторжение и стремление к самоизоляции: то ли он панически боится подцепить заразу, то ли психологически не может вынести вида боли и страданий.
- Боже праведный, – сквозь зубы выдавливает Вонка, брезгливо задирая вверх подбородок. – Крепись, Элизабет, умоляю тебя. Побереги мои новые ботинки.
Миссис Бакет, которая является невольной свидетельницей нашего диалога, смотрит на Вонку укоризненно, но он этого не замечает: мама Чарли сейчас сама выглядит как шестилетний ребенок, а Вонка не привык смотреть себе под ноги.