Тут ему захотелось спать как следует: веки отяжелели, мозг утомился и из груди вылетел стон облегчения.
И совершенно отчетливо вымолвил он про себя:
"На углу Сергиевской… квартира…"
Имя ему не сразу досталось; но он сделал над собою усилие и припомнил.
"Квартира госпожи Патера", — докончил он.
Беспокойные часы, стучавшие в кухне своим маятником, с каким-то задорным вихлянием, проскрипели четыре.
VI
Швейцар Петр Павлович, по фамилии Троекуров, сидел перед своей конуркой, у перил площадки первого этажа, откуда он мог, потянувши шнурок, отворять и затворять дверь парадного подъезда. Он уже тридцать лет швейцарствует и собирается умереть все на том же месте. Редко входит он внутрь своей ложи, — все сидит у перил; иногда и задремлет, но больше бодрствует; то поднимет голову вверх: не спускается ли кто оттуда, чтобы дернуть за шнурок, то поглядит вниз по лестнице. Он — седой, бритый, приземистый старик, с красными жилками на щеках, в гороховой ливрее и картузе с позументом.
Часу в третьем кто-то взялся за дверь подъезда. Петр Павлович тотчас же почувствовал это, дернул за шнурок и свесил голову через перила. Фигура входившего показалась ему как будто подозрительной.
— Вам кого? — окликнул он, прищуриваясь, отчего его щеки получили презабавное выражение.
— Квартира госпожи Патера, — почти смиренно ответил Лука Иванович, опуская воротник своей шубки.
— Здесь, — откликнулся Петр Павлович, все еще со свешенной через перила головой.
— Который нумер? — осведомился Лука Иванович уже на площадке.
Швейцар приподнялся со стула и добродушно ему улыбнулся, приложившись рукой к козырьку картуза.
— Во втором этаже, по правую руку… а позвольте узнать: как ваша фамилия?
Этот слегка полицейский вопрос заставил Луку Ивановича чуть не покраснеть.
— Моя фамилия? — почти стыдливо выговорил он.
— Да-с, на всякий случай, знаете, если понадобится… и адрес бы соблаговолили заодно… У меня и книжка такая ведется.
— Моя фамилия — Присыпкин.
— Как-с? я туговат на правое-то…
Швейцар был положительно презабавный.
— Присыпкин… — повторил Лука Иванович уже обычным своим тоном.
— Какой вы губернии?
— Да я здешний, петербургский.
— Присыпкин… так вы изволили сказать?.. Таких я господ не знавал. Вот Пестиковы были у нас по соседству. Опять еще Пальчиковы… большая фамилия… я разных Пальчиковых знавал… А моих господ вам фамилия известна? Курыдины?.. Не слыхали — ась? Я с барыней пять годов в Италии прожил… синьоре, коме ста? Изволите понимать?.. Вам, бишь, госпожу Патеру… так их нет: уехамши, уже больше часу будет.
Лука Иванович приостановился и выговорил в тон швейцару:
— Вы не изволите беспокоиться, я не к самой госпоже Патера, я к живущим у них.
— Прошу покорно, — отозвался Петр Павлович и показал рукой путь наверх.
Весь этот неожиданный разговор с швейцаром приободрил Луку Ивановича; успокоительно подействовало на него и то, что госпожи Патера не было дома, хотя он, отправляясь сегодня из дому, рассчитывал, быть может, на другое.
На доске, под стеклом, в ореховой рамке, он прочел: "Юлия Федоровна Патера" и очень скромно ткнул в пуговицу электрического звонка. Ему отворила горничная, уже не молодая, с худощавым, тонким лицом, в темном платье. Таких горничных ему еще не приводилось видеть. Он скорее принял бы ее за гувернантку, если б на ней не было темного же фартука.
— Юлия Федоровна уехала кататься, — встретила она Луку Ивановича с такой солидной развязностью, которая показывала, что она часто говорит с посетителями.
— Я, собственно, к госпоже Гущевой.
— Дома-с, — кратко доложила горничная, и лицо ее тотчас же сделалось гораздо строже.
— Доложите: Присыпкин, Лука Иваныч.
— Пожалуйте сюда, — указала горничная вправо, а сама пошла налево неторопливым шагом. Она было хотела помочь гостю снять шубу; но он ее до этого не допустил.
Лука Иванович, приподняв тяжелую портьеру, очутился в салоне, несколько темноватом и тесном, набитом всякой мебелью, растениями, лампами, трельяжами и занавесками. Душно в нем было от разных запахов. В камине каменный уголь тлел и потрескивал. От него шла раздражающая теплота.
Лука Иванович не успел хорошенько осмотреться, как его имя произнес сзади знакомый ему голос:
— Ах, как вы великодушны! — заговорила вчерашняя посетительница клуба, все с той же прической, но в длинной домашней мантилье, сажая его на диван, где ему оказалось очень неловко.
— Чем же так? — спросил он.
— Как же, помилуйте, посетили меня, и так скоро…
Она протянула ему руку и придержала ее. Лука Иванович опять почувствовал в этой горячей руке нервное какое-то дрожание и поглядел в лицо своей собеседнице. Лицо было красно, точно его изнутри подогревали. Глаза, окруженные большими веками, тревожно вспыхивали. Во всем ее тощем теле ясно было напряжение, передававшееся физически в рукопожатии.
— Вы работали? — спросил Лука Иванович, отнимая руку. — Я это вижу по лицу вашему.
— Почему так?
— Возбуждены уж очень: сейчас видно, что сочинительством занимались.
— Как вы это выговорили: "сочинительством".
— Да очень просто.
— Не знаю. Я давно хотела вам сказать, Лука Иванович, что я вашему скептицизму не верю.
Она повела головой так странно, что он усмехнулся. Тем временем он продолжал ее рассматривать, насколько это можно было на таком близком расстоянии. Во второй раз ему стало ее жаль, и смеяться он над ней не мог; но и серьезно с ней беседовать тоже затруднялся. Его трогала ее искренность, какой-то внутренний огонек, цельность… В себе самом ничего этого он не чувствовал, по крайней мере, в ту минуту.
— Обо мне что же толковать, — выговорил он.
— Помилуйте, мы с вами — товарищи, — возразила она с дрожью в голосе, — мы боремся с одним оружием в руках.
— Полноте… — начал было он, но удержался.
— Право, Лука Иваныч, — вскричала она, запахиваясь в свою мантилью, хотя в комнате было не меньше семнадцати градусов по Реомюру, — так нельзя жить!.. без солидарности мы все пропали!
"Да вы о чем это?" — хотел было он спросить и опять воздержался.
— Я вот сейчас писала именно на эту тему… Я вложила эти слова в уста женщины. Вы можете мне посвятить полчаса?
— Сколько прикажете.
— Так я сейчас принесу… это всего три-четыре страницы. Я не буду злоупотреблять вашим снисхождением.
— Пожалуйста, злоупотребляйте. Право, очень приятно видеть, что в вас есть этот… священный огонь.
Она уже поднялась и хотела выйти из гостиной, но приостановилась.