Он так и не ответил, как всегда запоздало удивившись этому исчезнувшему мигу, после которого ничего не осталось – будто самолет пролетел. Рябинин пошевелил бумаги, потому что его вопросы кончились. Вот только каракулевая шуба…
– Пальто у женщины покупали? – как бы между прочим спросил он, сообщив интонацией, что это пальто к допросу не очень и относится.
– Я смотрела шубу, а не пальто.
Не скрыла, а могла бы: опознания не было.
– Купили?
– Не подошла. Откуда вы знаете про шубу?
Рябинин повертел заявление хозяйки этой шубы, усмехнулся и положил его в папку, – женщина запуталась в каракуле.
– Работа у нас такая, – банально ответил он и посмотрел на Калязину…
Рябинину показалось, что по ее лицу скользнула короткая тень, словно за окном пролетела птица; но никакой тени не было – он знал, что ее не было, как не было и птицы за окном. Он хотел оживиться, хотел ринуться за этой незримой тенью и найти то, что все-таки бросило ее на лицо Калязиной… Но сознание, здравое сознание не признало незримой тени от несуществующей птицы, – хозяйка шубы ясно написала, что произошла ошибка. Да вроде бы и другие эпизоды не имели состава преступления.
– В моих действиях нет состава преступления, потому что я не допускала обмана, – подтвердила она его мысль.
– Посетили адвоката?
– В порядке необходимой обороны.
Нет, не посетила, – видимо, она знала уголовный кодекс не хуже адвоката.
– Сергей Георгиевич, а почему следователи ищут только плохое и не замечают хорошее?
– Что я не заметил хорошего?
– Вы собрали лишь те случаи, где за услуги я брала деньги. А где не брала?
– Такие эпизоды мне неизвестны.
– А я вам сообщу. Гражданке Сидоркиной я достала гарнитур, добавив двести сорок рублей своих собственных.
– Почему добавили?
– Пожалела ее.
– Хорошо, вызову Сидоркину.
– Я всегда стараюсь помогать людям.
– За деньги?
– Сергей Георгиевич, – с особой теплотой заговорила она. – Я брала деньги с частных лиц, и брала их за советы. Вы же берете деньги с государства, и берете их за бесполезные допросы.
Рябинина удивило не хамство – удивил точный расчет: она сказала эти слова лишь после его, казалось бы, тайного решения о ненаказуемости ее пророчеств. И только теперь он почувствовал, что перед ним сидит все-таки преступница.
– Вот как вы заговорили, – тоже с теплотой сказал Рябинин. – Надеетесь выйти сухой из воды?
– Я надеюсь на законность.
– Но ведь кроме формального состава преступления и вашей безупречной логики существует совесть. Людей-то вы все-таки обирали?
Она с готовностью заулыбалась, словно ждала упоминания о совести.
– Если бы я давала советы бесплатно, их бы не ценили.
– Почему же?
– Настоящий товар стоит денег.
– Неужели никто не усомнился в вашем товаре?
– Товарищ следователь, да я выйду на улицу, встану, протяну руку, и мне будут класть в нее тройки и пятерки.
– Ага, и десятки.
– Не верите вы, Сергей Георгиевич, в нашего человека, – вздохнула она.
Рябинин поднялся взглядом с ее подвижных губ к нацеленному носу, потом, как-то минуя глаза, к просторно-философскому лбу и остановился на платиновом нимбе волос – Калязина была красива. И от этой красоты ему вдруг так стало противно, что он откровенно поморщился:
– Я вас еще вызову…
Есть три специалиста, которые должны нами чтиться как благороднейшие и наипервейшие в обществе, врач, учитель и юрист. Им мы вручаем самое дорогое, что только у нас есть: врачу – наше здоровье, учителю – наших детей, юристу – поиск справедливости.
Калязина взорвала меня не мошенничеством… Она же врач!
Автобус покачивало. Петельников старался не шевелиться и стоял как привинченный к полу. И все-таки старушка не удержалась:
– Господи, с утра хлещут…
На остановке он спрыгнул и пошел в прокуратуру пешком.
Инспектор ехал с обыска. Самогонщица выхватила из шкафа бутыль с бледно-ржавой жидкостью и уронила ее на пол с радостными словами "Ой, простите!" Это "простите" она бросила раньше, чем бутыль. Прежде чем разлететься на крупные куски, бутыль задела стол, поэтому добрая половина жидкости еще в воздухе вылилась на инспектора, пропитав брюки и даже попав в ботинок. Теперь самогон испарялся.
Петельников отшагал два квартала и у тополей свернул на асфальтовую дорожку к прокуратуре, вдыхая пропадающий запах почек, который еще остался на бледно-салатных листочках, – дух смолы и меда. Между тополями и зданием было что-то вроде скверика: стояло несколько свежевыкрашенных скамеек, и тянулась узкая рабатка с крепкими стрелами-листьями ирисов. Цветы будут синими: комендант Александр Иванович сажал только синие.
Инспектор прошел мимо небольшой толпы женщин – человек десять сгрудилось у скамейки. Он прошел бы мимо, потому что в здании жила не одна организация и люди всегда роились у входа. Он наверняка прошел бы мимо, потому что десять женщин могут образовать толпу ради пары босоножек. Но Петельникова остановил голос, который шел из центра этого людского скопища и который он где-то слышал.
Инспектор вернулся и тронул локоть девушки, стоящей чуть в стороне:
– Что дают?
– У человека дом в пригороде сгорел, – сердито ответила она. – Два рубля я пожертвовала.
– А я три, – с готовностью объяснила вторая девушка. – Осталась, бедняжка, в чем была…
Пожилая женщина повернулась к ней и, вытирая глаза, тихо возмутилась:
– При чем тут "в чем была"? У нее муж в доме сгорел.
– Я пятерку пожертвовал, – сказал мужчина; был-таки здесь и один мужчина.
Петельников слегка протиснулся…
На скамейке сидела дама средних лет с красными веками, опухшими губами и почему-то мокрой прической, словно ее только что окатили из пожарного шланга. Она нервно комкала платок и рассказывала обессиленным голосом:
– Пришла я утром на пепелище… От него еще пар идет. Стала разгребать золу. И вижу – кость, да не одну. Моего Андрея косточки… Захотелось мне упасть в золу и задохнуться ее гарью…
Петельников узнал: Калязина, Аделаида Сергеевна, с которой он сталкивался по заявлению о пропаже каракулевой шубы.
– И вдруг из золы, из этого праха…
– Она обвела взглядом напряженные лица и остановилась на инспекторском – самом напряженном, самом сочувствующем.
– Ну, и? – подбодрил он.
– Из этого праха послышался как бы тихий стон, – чуть слышно выдохнула Аделаида Сергеевна, не отводя взгляда.
– Ну, и?.. – повторил инспектор.
– Это стонала душа моего Андрея, товарищ Петельников.
– Граждане! – обратился он к людям. – Выяснилось, что стонала не душа, а ее муж Андрей, который оказался закрытым в подполе. Он жив и невредим. Попрошу всех назвать свои фамилии и адреса.
– Зачем? – удивилось сразу несколько голосов.
– Для прессы, товарищи, для прессы, поскольку вы не бросили человека в беде.
Инспектор за пять минут переписал свидетелей, печаль которых чуть развеялась, – попадут в газету.
– А вам, гражданка Калязина, предоставляется двухкомнатная квартира, как пострадавшей от стихийного бедствия. Пойдемте со мной, товарищ Рябинин вручит вам ордер.
Аделаида Сергеевна вскочила и, пока инспектор прятал записную книжку, в один миг рассовала все деньги уже ничего не понимавшим людям:
– Спасибо, мне дали квартиру, и теперь деньги не нужны…
– Сколько набрали? – сурово спросил инспектор.
– Не считала, – смиренно ответила Калязина и вдруг удивилась: – Чем это пахнет?
– Алкоголем, – сказал мужчина, воззрившись на инспектора.
– Друзья мои, – просительно, со слезой заговорила Аделаида Сергеевна, когда с вами будет беседовать пресса, не забудьте про этот запах, исходящий от гражданина Петельникова.