Уже в третий раз шел с бороной вдоль своей десятины Нурислам, когда на Ак-якуповской дороге снова поднялся хвост пыли — еще толще, еще длинней. Всадники. Семь-восемь их, не меньше. Никак, за Кашфуллой погоня, будь ты неладен. Впрочем, мало ли какие всадники могут скакать в такую пору. Теперь и деревенский люд в одиночку не ездит. Но очень скоро Нурислам увидел, что встревожился не зря. Скакали шестеро военных. На сей раз парень решил головы не опускать и за мерина не прятаться. Он остановил коня и уставился на подъезжавших всадников. Дескать, ничего он не боится, стоит на своей земле прямо, не гнется, а кого там по большой дороге носит, ему дела нет, если и глянет порой, так просто из любопытства. Если и похож слегка на дурачка, тоже вреда не будет. За дурость налог не дерут, если и дерут, так шкуру, да и то не на шубу. Нурислам заранее прикинул, как держаться, что говорить. Решил, ни полной бестолочью, ни особо сметливым себя не выставлять. Впрочем, с кем ведь дело придется иметь, с умным или с дураком?
Поравнявшись с Нурисламом, всадники резко осадили лошадей. Лишь один с разгону проскакал еще немного, но и он, круто осадив коня, вернулся к остальным. Лошади у всех в черной пене, какой масти которая — и не угадаешь. Лица у всадников в черной пыли, словно черные личины надели. Только губы шевелятся и глаза блестят. В соседней Боголю бовке молодые ребята на праздник рождества для потехи, чтобы не узнали, такие личины надевают. Нурислам это сам, своими глазами видел. У этих же, понятно, лица от грязи черны. На высокой, с тонкой шеей, с красивой походкой кобылице, то ли палевой, то ли рыжей, сидел карлик. На плече у него Нурислам разглядел погон. Выходит, те. Но вид всадника с погонами отчего-то не испугал Нурис лама, наоборот, позабавил.
Подошвы маленьких сапог карлика еле достают до высоко поднятых стремян. В большом кожаном седле он сидит, словно нахохлившийся ворон на крыше сарая. Крикнуть бы: «Кыш-ш!» — и запустить камнем — каркнул бы и взлетел. Да не крикнешь, не запустишь.
«Ворон» махнул камчой:
— Эй ты, чурбак с глазами! Чего стал как вкопанный! Катись сюда! Хриплый его голос и впрямь походил на карканье.
— Кто? Я, что ли?
— А кто еще тут есть, кроме тебя? Дурак!
— Вон, соратники твои есть…
Что-то похожее на улыбку шевельнулр тонкие сухие губы «ворона». Парень, похоже, тугодум. Это ему понравилось. Еще одно подтверждение истины: из трех мужиков — два идиоты.
— Бегом сюда! — для пущего страха гаркнул он по-русски.
— Бегим, бегим! — откликнулся Нурислам и, резво просеменив шагов пятнадцать, встал перед ним. Хотя разговор и пошел по-русски, не растерялся. Когда с отцом ходил в извоз, он и в русском натаскался. — Чауа калякать будим, офицер-эфенди[42]?
— Не калякай. По-своему говори.
— Тоже можно.
— Сначала посмотри мне в глаза и дай клятву.
— Какую, офицер-эфенди?
Карлик опять усмехнулся. От такого обращения — «офицер-эфенди» — спесь его сразу раздулась. «Может, этот мужик не такой уж идиот», — подумал он.
— Клянись, что на все вопросы ответишь только правду! — в глазах опять сверкнула угроза.
— А может, я и без клятвы правду скажу, офицер-эфенди? Клятва вещь коварная, нарушишь разок — потом беды не оберешься.
— Клянись! А соврешь — пристрелю! — и он хлопнул по кобуре на поясе.
Нурислам во все глаза уставился на серое лицо карлика — видать, он скакал первым, оттого и пыль не так густо лежала на нем, как на остальных.
— Валлахи-биллахи, вон тем единственным своим мерином клянусь! А совру — пусть земля проглотит.
В его чистых, до самого дна ясных глазах не было и тени хитрости. (Вот только «пусть земля проглотит», пожалуй, вырвалось зря. Тут же и сам пожалел.) Встретился взглядом карлик с этими глазами и даже смутился на миг. Но смущение слетело быстро.
— Давно тут ковыряешься? — Голос уже не голос — настоящий карк.
— Порядком уже.
— Сколько часов?
— Часов нет, офицер-эфенди, мы так просто, без часов ковыряемся. Нурислам и сам не заметил, как почесал живот.
— Не чешись, тупица!
— Мы, уездные, всегда малость туповаты. Будь я поумней, тоже бы, вроде тебя, на хорошем коне сидел, в кожаном седле и с шестизарядным самопалом на поясе.
Карлику и эти слова понравились — молодец, и сам понимает, что тупица!
Лошадь «офицера-эфенди» переступила всеми четырьмя копытами и, звякнув уздечкой, резко вскинула голову, словно хотела напомнить хозяину: «Пора бы уже, хватит мешкать…» Хозяин понял. И впрямь, чего он вдруг на этого «чурбака с глазами» зря время тратит? И карлик озлился. Так взревел, что лошади попятились: