- Усопшим материальная пища вне надобности. Мы пришли, а они радуются. Слава Богу! - Младшой перекрестился.
- Тьфу на тебя! - разозлилась Нюта большая. - Будто не православный!
- Ты печеньеце зачем крошишь? - не унимался Младшой. - Клади аккуратненько рядышком с конфетами, в кулёчке, чтобы кушать удобней было.
- Да-да не кроши! - не выдержал Середняк. - У тёти Даши до самой смерти зубы хорошие были, не чета нашим.
Середняк захохотал. Он не верил ни в чёрта, ни в Бога, но всё равно ходил вместе со всеми. Помните про кулак? Куда остальные четверо — туда и он. Иначе невозможно.
- И колбасочку пристрой рядышком, - Младшой протянул пакетик с мелконарезанной варёной колбасой. - Для котика.
- Тьфу на тебя! - не выдержала Нюта большая. - Сам пристраивай коль приспичило! Видано ли дело святое место позорить! Да не клади ж ты на могилу, ирод! В уголку свою колбасу пристраивай!
Кот уже тут как тут, вертится рыжий у ног, ластится. Толстенький, кругленький как шарик, он давний обитатель кладбища. Младшой его любит. Даже переживает морозными зимними вечерами, как он там не мёрзнет в одиночестве?
Лёнька успокаивает деда, говорит, что кот не одинок, что его хозяин — кладбищенский человек, живущий в глубине леса. Почему, как мы думаем, в ту часть леса не ходит никто? Да потому что там кладбищенский человек руки свои длинные тянет, глаза страшные таращит. Не захочешь, испугаешься.
- Ерунда, - говорит Середняк.
А Старшой задумывается.
- Жили у нас в лесу такие. Давно дело было. Конца света ждали. Не дождались, видать.
В конце мы всегда ходили на могилу родителей стариков. Каждый знал, где она находится, но каждый раз мы долго плутали в поисках участка. В конце-концов оставляли надежду, отправляясь к выходу, и тут же натыкались на знакомый памятник. Мистика да и только.
- В следующем году на Радоницу пойдём, - говорил Младшой.
Все согласно кивали, Середняк выдавал что-то вроде: «Мракобесье. На меня не рассчитывайте!» Но в следующий раз снова отправлялись на кладбище на Пасху, в том же составе.
Вечером мы включаем наш старинный черно-белый «Рекорд» и смотрим трансляцию из Храма Христа Спасителя. У телевизора снята задняя крышка и каждый раз, когда расплывчатое изображение внезапно исчезает с экрана, я встаю и аккуратно трясу большие стеклянные лампы, торчащие сзади.
- Свят, свят, свят! - крестится бабушка. Она смертельно боится электричества.
- Контакты отходят, - спокойно поясняю я.
- Заменить бы лампы-то, - предлагает бабушка. Я вздыхаю. Мне кажется, у нас сохранился последний ламповый телевизор в мире. И сами мы старые, на века отставшие от современной жизни люди.
Глава 11
Сейчас бумажных писем почти не пишут, разве что старые, не знакомые с интернетом, люди, но в моём детстве письма служили единственной связью с внешним миром. С ними мог соперничать разве что телефон, но в нашей деревне он был только на почте, и связи почти никогда не бывало.
Раз в неделю Лёнька присылал нам всем письмо, а мне лично почтовую открытку. Письмо торжественно относилось в дом к старикам, где Середняк, надев очки и торжественно откашлявшись, зачитывал его вслух, поясняя каждое предложение. На открытке, которая представляла собой обыкновенную картонку с маркой, брат писал стихотворение. Каждый раз новое. Только его. Я хранила их в коробке из-под обуви и иногда перечитывала.
Адреса на посланиях менялись, и мы с Таней и Тошкой завели привычку отмечать на большой настенной карте России хаотичные Лёнькины передвижения. Писать ответы смысла не было — слишком быстро он перемещался по стране.
Как-то раз на уроке литературы я читаю сочинённые братом строчки.
- Чьё это стихотворение? - грозно спрашивает учительница.
- Моего брата, - отвечаю я.
- Я же говорила о произведении современного автора!
- А он современный!
- Нет! Это самодеятельность! Найди настоящего!
Обидно. По-моему быть поэтом или писателем значит просто писать, неважно читают тебя или нет. Мне не хотелось, чтобы Лёнькин талант сгинул в неизвестности, и я доставала его стихами всех. Таня слушала с присущим ей терпением и тактом, но каждый раз в конце говорила, что не очень любит поэзию, что не мешало мне через неделю читать ей снова. Тошка при этом вечно бывал чем-то занят вроде сборки модели очередного самолёта.
- Слушаю, слушаю! - твердил он, но на самом деле не слушал.
Моим самым благодарным слушателем стал трёхлетний Петя. Он не понимал ровным счётом ничего, но его завораживал ритм, и он слушал с открытым ртом, а после выдыхал с благоговением: «Красиво!»
В нашем загибающемся поселении Петя был самым младшим. После смерти родителей он жил с бабушкой, нестарой и очень энергичной свекровью Юлечки. И она бы растила его до совершеннолетия, если бы однажды не повстречалась на её пути, как она утверждала, «неземная любовь». И этой «неземной любви» совершенно не хотелось иметь рядом с собой маленького, требующего постоянного внимания ребёнка. Сначала Людмила приезжала на разведку, рассказывала Игорю Николаевичу о свалившемся на неё счастье и уговаривала забрать правнука. Учитель отказывался. Конечно Петя был ему нужен, но что делать ребёнку в нашем медвежьем углу? И как он, старый человек, сможет позаботиться о таком малыше? Ему и самому порой требуется помощь.
Людмила Игоря Николаевича выслушала, уехала домой, а через пару дней привезла мальчика с чемоданом, поставила перед калиткой и сразу же уехала. Тошка долго потом сокрушался, что не успел подбросить в машину жабу или другую противную живность.
Тем временем бабушка Нина начала чудить. На неё вдруг напала страшная тоска, и часто она начинала плакать и причитать, что все её оставили, что погибли и сынок, и дочка, и любимый внук. Резонные возражения, что сын с внуком живы да и внучка, то есть я, под боком, на бабушку не действовали. Я сама была на Лёньку зла. Куда его понесло? Что за манера плюнуть на родных и отправиться искать эфемерное счастье, будто дома его отыскать невозможно.