Много лет спустя наткнусь на строчку из стихотворения: «...и куда бы я не бежала, я с собою брала себя...» Автора я не помню, но она права на все сто.
В тот год, когда появился Петя, у нас прохудилась крыша. Её можно было починить, но бабушка приняла это за знак и решила переехать к старикам. Разумеется, вместе со мной. Стариков я любила, уважала и терпела неприятные черты характера, обострившиеся с годами. Я могла слушать их разговоры и перепалки час или два, но жить с ними оказалось невыносимо. Они неосознанно давили, удушали заботой и советами, подчас полностью противоположными. В хорошую погоду я сбегала в старый дом, остальное время проводила у Игоря Николаевича. Сидела на полу, погружаясь в далёкую историю. И не было в то время часов важней и интересней в моей жизни.
Глава 12
- Нюрка паразитка! Одень шапку! Шапку одень, кому говорят! - грузная Олениха, Вера Матвеевна Оленина, опершись на палку, спускалась с крыльца. - Холодина на дворе! Голову застудишь! Кому нужна будешь дурочкой!
Склонившаяся над грядкой Нюра подняла голову, сказала ласково:
- Мам, ну ты что! Май на дворе.
- Май тебе! Май! - не унималась Олениха. - Знаешь, как говорят: пришёл марток — одевай семеро порток.
- Так май, не март!
- Велика разница!
Подбежала к дочери и нахлобучила-таки той на голову растянутую бледно-розовую беретку.
- Куртку застегни! - добавила старуха.
Впрочем, они обе были старухами: матери накануне исполнилось девяноста два, дочь разменяла седьмой десяток.
Мы следили за ними из-за забора. Петя строил из песка башню, Тошка как маленький порывался напугать старух, кинув в их сторону ветку. Таня била его по рукам, а я думала, как это замечательно, когда у тебя есть мама. Ради неё можно и сто шапок на себя надеть.
Общаться с Нюрой нам, детям, было строжайше запрещено. Но как всякий запретный плод общение с ней притягивало, будило воображение, чему способствовали туманные объяснения деревенских: мол, как-то много лет назад, ещё девчонкой, уехала Нюра в город, и там с ней случилось «страшное». Связано «страшное» было с мужчиной, ребёнком и чужой женой. В детском сознании эти три вещи никак не хотели объединяться, и возникали своеобразные версии, одна чуднее другой. Страшно нам не было, несмотря на то, что бабушка Нина, настаивая на опасности мира за пределами деревни, неизменно приводила в пример Нюру.
- Впрочем, сама виновата, - говорили в деревне, шарахаясь от Нюры как от чумы. Словно то, что они называли «распутством», могло перейти на них самих.
Нюра выращивала перепёлок, и Тошка признался однажды, что получил от неё в подарок десяток яиц. Уже через пять минут Тошкина мать забрасывала те яйца аккурат в открытую форточку Олениных.
Мне и самой, стыдно признаться, довелось попасть в неловкую ситуацию, связанную с Нюрой. Она угостила меня яблоками, крупными и красными-красными. Одно я съела за домом, вторым угостила Тошку, остальные закопала в огороде. Бабушка сразу бы поняла, чей это подарок, и скандала было бы не избежать. В тот день, мы уже совсем взрослые, наблюдали за Нюрой издалека скорее по привычке, чем от страха.
Мужчина приехал на дорогом внедорожнике, остановился вдалеке. Вылез, чертыхаясь, на свет божий и медленным шагом, словно что-то выискивая, направился к нам.
- Оленины здесь живут? - задыхаясь (ещё бы с его-то комплекцией), спросил он. Таня кивнула на дом.
- Здесь значит.
Мужчина шумно выдохнул, подтянул брюки и направился прямиком к согнувшейся над грядкой Нюре.
- Значит вот оно как?
Отвёл за угол и долго что-то говорил под недоверчивым взглядом медленно ковылявшей к ним Оленихе. Нюра охала, всплёскивала руками и в конце-концов расплакалась.
- Крокодильи слёзы! - громко сказал мужчина и плюнул Нюре под ноги. Олениха замахнулась своей клюкой, а Петя подбежал к незнакомцу и принялся колотить маленькими кулачками по его огромному животу.
- Не смей обижать Нюру! - кричал он. - Она хорошая! Слышишь? Обидишь — будешь иметь дело со мной!
Мужчина рассмеялся, оттолкнул Петю, процедил сквозь зубы «мы ещё поговорим», сел в машину и уехал.
А уже на следующий день приехали телевизионщики и принялись осаждать дом Олениных. Тот мужчина оказался детдомовцем. Позднее в эфире он со слезами рассказывал о несчастном детстве, считая, что именно Нюра оставила его в роддоме. Нюра на передачу не поехала, согласившись лишь сдать анализ. Не она. Но в эфире целый час мусолили эту тему, обвиняя несчастную во всех смертных грехах. А под конец показали грозящую палкой Олениху, растрёпанную с красным перекошенным лицом.
- Вы хотите знать, что случилось с вашим родным ребёнком? - журналистка преследовала Нюру, ловко уклоняясь от её матери.
- Нет, нет! Не хочу! - Нюра закрывала руками лицо и бежала к дому.
- Как же так? - кричала вслед журналистка. - Ведь это ваша плоть и кровь! Неужели вам всё равно?
Редакторы всё же отыскали сына Нюры. Он был усыновлён в хорошую семью, но врождённое генетическое заболевание не дало ему права на долгую жизнь. В семь лет он умер.
- К сожалению, родная мать так и не нашла в себе мужества приехать на передачу, - произнёс в финале ведущий. - Видимо ей совершенно всё равно, что стало с её ребёнком.
Он сделал грустное лицо и пожелал телезрителям любви и счастья. Не замеченный прежде в излишних сантиментах Середняк скривился, плюнул в экран и, сообщив, что все на том телевидении сволочи, вышел покурить. Через десять минут вернулся и спокойно сообщил, что «Нюрка Оленихина в сарае вешаться вздумала». Сел за стол и как ни в чём не бывало уставился в телевизор.
Нюра не вешалась. Сидела и плакала, вытирая слёзы подолом цветастой юбки.
- Я ж не хотела знать! - сообщала она сбежавшимся соседям. - Всё равно ничего не изменишь. Зачем знать? Я думала, хорошо всё у него, складно. Живёт где-то счастливый. Всё у него хорошо. Выходит, не так всё?