- Ты кто такой есть? Чего вынюхиваешь?
Макс взглянул на равнодушное лицо матери, повернулся и ушёл, чтобы никогда больше не возвращаться. Он не видел смысла что-то объяснять и доказывать. Парень уехал в Москву, устроился работать на железную дорогу. Почему туда? Работа тяжёлая, неквалифицированная, но можно было получить комнату в общежитии. Соседом по комнате и стал Витька Харламов.
Тот неуловимо походил на родителей Макса. Такой же неплохой, добрый и чуткий по отношению к близким, но расхлябанный и необязательный, инертный в проявлении той самой доброты. Он был готов часами жалеть угодившего в неприятности товарища, не пошевелив при этом и пальцем ради его спасения.
Витька старательно прочитывал присланные из дома письма, вздыхал: «Растёт Данила!» или «Бедная мать!», «Нужно послать весточку», но так и не писал. Звонить было некуда: недавно появившиеся мобильные сеть не ловили, а единственный деревенский телефон находился в здании сельсовета, и звонить по нему мог далеко не каждый.
Как-то раз вечером развалившийся на кровати Харламов вспомнил, что ровно через неделю у брата намечается праздник.
- День рождения у малого! - гордо сказал Витька. - Нужно ему деньжат послать и подарок какой выбрать! Машину! Большую! На батарейках!
Машину Витька купил уже на следующий день. Испытывал в коридоре общежития, пока батарейки не сели.
- Новые надо, - почесал голову Харламов. - Без батареек как дарить?
Месяц спустя Макс обнаружил машинку в углу комнаты. Беспомощно торчали вверх покрытые пылью колёса. В кабине сплёл свою паутину ушлый паук.
Стоит ли говорить, что когда пришла телеграмма о болезни матери, Харламов вздохнул:
- Бедная! Ехать надо.
И не поехал.
А вот Макс заволновался: Как так? Мать, того гляди, умрёт, брат сиротой останется, он не едет!
- Тебе надо — ты и езжай! - огрызнулся Витька. - У тебя вон отпуск как раз! А мне отпрашивайся лишний раз! Знаешь, как у нас таких отпрашивальщиков любят? Со свистом улечу обратно коровам хвосты крутить!
Макс решился. Притвориться приятелем и в мыслях не было, хотя внешнее сходство позволяло обман. Он ехал, чтобы объяснить, помочь, да он и сам не знал зачем. Просто потянуло. Если бы не Данька, опознавший в Максе брата, всё сложилось бы иначе.
- Нет, я понимаю, - удивился Лёнька, - что мелкий вас перепутал, а остальных что избирательная слепота накрыла?
- Да какая слепота, Лёнь, - объяснила я. - Половина разъехалась, а остальные и не помнят толком. Только, как я, уши.
- Мать тоже забыла? - усмехнулся брат. - Не складывается что-то.
Макс вздохнул:
- Она и правда сильно болела, лежала в бреду. Уже и батюшка к ней приходил. Думали, до утра не доживёт. Я и решился. Подошёл, взял за руку, сказал: «Мама, это я, Витя». Думал ей так легче будет. Кто ж знал, что она выздоровеет? Она ни на минуту не поверила, что я её сын. А почему другим врала, я не знаю.
Я знала. Тётя Маша слыла ещё той фантазёркой. Бабушка Нина рассказывала, что в детстве та всегда выдумывала разные небылицы, за что и бывала бита не желавшими быть обманутыми сверстниками.
Её отец, скупой и жестокий человек, держал в ежовых рукавицах жену и семерых детей. Фантазия — единственное, что утешало девочку, привнося яркий свет в серые унылые будни. Годы спустя женщина не утратила привычки приукрашивать действительность.
- Завтра я уеду, - сказал Макс. - Отпуск кончается. И вообще, неправильно всё это. Хотя к Даньке я очень привязался. Славный парень. Жалко расставаться.
Он и в самом деле уехал. А в пятницу ко мне явился Данька. Положил на стол две тетради и две синих ручки.
- Письма будем писать, - важно сказал он. - Одно для брата Вити, второе для брата Макса.
- Зачем же всего по два? - рассмеялась я. - Одной ручки хватит и одной тетради тоже.
Данька посмотрел на меня как на умалишённую, нахмурился и повторил почти по слогам:
- Одно для брата Вити, второе для брата Макса. Внизу танк нарисуешь! Два! С флагом. Белый, синий, красный. Запомнила?
- Как же я флаг синей ручкой нарисую?
- Белый, синий, красный, - повторил Данька.
- Да ну тебя! - обиделась я. Иди сам и пиши! Рисуй цветные флаги синей ручкой, а от меня отстань!
Данька засопел обиженно, сгрёб со стола письменные принадлежности и ушёл. Больше он не приходил, но как сообщила почтальонша Вика Турбина, почту посещал регулярно, раз в неделю по пятницам.
Глава 17
- Всё движется к тёмному устью, - задумчиво произнёс Игорь Николаевич.
Таня вздрогнула, посмотрела встревоженно.
- Что-то случилось?
Старик покачал головой:
- Случится.
Учитель знал множество стихотворений, но помнил наизусть лишь первые строчки. В минуты задумчивости он повторял их вновь и вновь будто молитву богу, в которого никогда не верил.
- Аграфена, - распорядился он, - возьмёшь мои книги по истории! Татьяна, тоже выбери, какие хочешь! Чашки возьми, какие нравятся!
- Антон! - Тошка вздрогнул. - Лыжи — твои, а маме отнесёшь картины из комнаты. Очень они ей приглянулись, когда она в прошлом году заходила.
Почуяв неладное, мы с распроссами набросились на старика, а он повторял лишь одно:
- Мне уже восемьдесят, и всё движется к тёмному устью.
Пятилетнему Пете возраст прадедушки казался запредельно далёким и недосягаемым. Я же, перечитавшая множество исторических источников, считала жизнь человеческую несправедливо короткой в сравнении с процессами, происходящими во вселенной.
Игорь Николаевич собирался уходить навсегда. Своё движение к тёмному устью он воспринимал спокойно. Долгая жизнь, порой счастливая, а порой невыносимо тяжёлая, всё же прошла не напрасно. Ему не в чем было себя упрекнуть. Лишь мысле о судьбе правнука не давали покоя.
Учитель всё решил, составил план, созвонился с нужными людьми, и вот уже Люда Проскурякова готовила документы на усыновление. Но прежде поездка: в Волгоград к Мамаеву кургану, подо Ржев и наконец в Москву на Красную площадь и Поклонную гору.