Сначала Жанна пила немного, вечером, чтобы расслабиться и снять стресс. Выпьешь — и уже не так страшно. Только дозу время от времени приходилось увеличивать — прошлое количество не действовало. В ту поездку в нашу деревню она просто-напросто напросилась. Никто её не приглашал, но и гнать не решился. Хочет? Пусть едет!
- Не нужно было, - вздыхала Жанна. - Там я с твоей мамой познакомилась, а потом...
Потом стало ещё хуже. К одиночеству прибавилось невыносимое чувство вины. Количество алкоголя всё увеличивалось, и однажды она уже не смогла встать на работу.
- Всё покатилось вниз. Я стала продавать вещи из дома, подрабатывала уборкой, просто просила у магазина сердобольных граждан подкинуть мелочи на хлебушек, - она усмехнулась. - На хлебушек, да. Зато друзья появились. Такие же. Вместе стояли с протянутой рукой, вместе пили потом дешёвую гадость вроде портвейна.
Потом появился он. Красивый, голубоглазый, готовый выслушать. Она потянулась к нему как к последней надежде, к возможности прогнать опостылевшее одиночество. Он произносил ласковые слова, уговаривал лечь в клинику. И она согласилась. Согласилась, потому что хотела быть с ним рядом, дышать одним воздухом, проводить вместе дни и ночи, а та, в кого она превратилась, просто не могла быть рядом с таким потрясающим мужчиной.
Отрезвление пришло не скоро. Долгие месяцы в больнице, его посещения, помощь. Жанна буквально плакала от переполнявшей её любви и благодарности. Позднее она осознала, что у него есть семья - жена и дети. Он говорил о них прежде, но Жанна всё пропускала мимо ушей. А помогал он ей совершенно бескорыстно. Точно также он пытался вылечить, отмыть и устроить в жизни бомжей с вокзала и прочих пьянчуг. Он ведь в самом начале говорил об организации, в которой состоит. Богатые спонсоры, неравнодушные люди... неравнодушный, пытающийся спасти всех... он говорил, а она просто не слышала. Не могла и не хотела слышать.
Её едва не накрыла новая волна отчаяния. Желание приложиться к бутылке снова стало невыносимо острым. Тогда Жанна и поехала к нам.
- Ясно, - мрачно произнесла Таня. - Решила заткнуть нами душевные дыры.
С этого момента доброе отношение к Жанне у неё сменилось на настороженное.
– В этом есть что-то болезненное, – говорила подруга. – Словно мы ценны для неё не сами по себе, а как некие функции, затычки для душевной дыры.
Я не соглашалась с ней, спорила, убеждала в широте души нашей знакомой.
– Знаешь, как она говорит? – спрашивала я. – Она говорит, что у неё часто возникает непреодолимое желание обнять каждого встречного, обнять, пожалеть и спасти. Она не может пройти мимо нищего на паперти или голодного ребёнка. у неё слёзы на глаза наворачиваются, и внутри больно.
– Слова, слова... – не сдавалась Таня. – Их и у меня много.
Так мы и спорили целыми днями, но ни к чему и не пришли, оставшись каждая при своём мнении.
Нам обеим удалось поступить в институты, правда в разные. Мы прошли буквально по краю и если бы не льготы выпускникам сельских школ, то вряд ли бы нам пришлось учиться в Москве в то время, когда ещё не знали слова «ЕГЭ», а вступительные экзамены внушали страх. Я выбрала истфак, Таня – филологический.
Москва нас ошеломила. Первые дни мы как сумасшедшие бродили по её улицам, раскрыв рты и задрав головы. Многие километры прошли мы пешком. Мы полюбили этот шумный, ни на миг не умолкающий город.
Не сосчитать моменты, в которые я вспоминала о стариках. Смотрела на Москву-Сити и представляла Середняка. Вот бы он восхитился! Сидела в сквере у Храма Христа Спасителя и вспоминала Младшого. Ничего! Вернусь домой и расскажу им о Москве, покажу фото. Вот они порадуются! А после вспоминаю, что никого больше нет на этом свете.
Таня быстро адаптировалась к столичной жизни, обзавелась множеством друзей и поклонников. Я же так и осталась одиночкой. Вместе со всеми, но в то же время чуть в стороне. Это не было ни открытым бойкотом, ни намеренным презрением со стороны моих однокурсников. Просто так сложилось. Я не страдала. И даже когда Таня тащила меня на очередную тусовку, я стремилась остаться дома. Жанна и вовсе начинала ругаться:
– Чему ты её учишь? Пить, курить и разлагаться? Знаешь, к чему это может привести? Посмотри на меня!
Таня парировала:
– Во-первых, я не курю и никому не советую. Во-вторых, разлагаться, тем более морально, не тороплюсь. И в-третьих, когда веселиться-то, как не в юности? Мы – приличные девочки, днём на лекциях, вечерами в блинной на подработке, блины уже ночами снятся. Можно хоть раз в неделю выдохнуть, старушка ты наша?
Жанна принималась сопеть, ворча под нос, что кое-кто больно хитрый. Что этого кое-кого и вовсе не звали, а он прилип, притащился не отвяжешься и воду мутит.
– Не переживай, – не выдержала однажды Таня. – Этот кое-кто скоро комнату в общаге получит и съедет. Только его и видели!
Она уехала через неделю, пожелав мне крепиться и звонить, если станет совсем худо. Что значило «худо» я так и не поняла, но звонить пообещала.
Глава 22
Как понять, что человек сумасшедший? Где та грань, после которой начинается безумство, а не нормальное существование? Мой преподаватель психологии утверждал, что «норма» – весьма размытое понятие. Если человек живёт не нанося вред себе и другим – то он нормален, каким бы странным он при этом не казался. Все мы слегка с приветом. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. Нормальных нет.
Таня в общем и целом соглашалась с подобной теорией, утверждая при этом, что у Жанны проблема с головой.
– Ты пойми, – говорила подруга, – она же уборщицей работает!
– И что? – возражала я. – Нет плохих профессий. Мы с тобой вообще блины печём в кафешке. Не намного престижней работа.
– Это другое. Мы студенты. Мы временно работаем.
– Ну, знаешь, это уже этот сино... сино... как его?