Я всегда доверяла Таниному чутью, ценила её ум и умение разбираться в людях, но в этот раз она ошибалась. Не может же человек в самом деле страдать по собственной воле. Разве бывает такое?
Жанна встретила нас кроткой улыбкой.
– Простите, что помешала. Просто я так испугалась. Решила, что умираю. А умирать в одиночестве – это даже хуже, чем жить одной.
Таня как раз снимала кроссовки, и я, взглянув на её мрачное выражение лица тут же решила, что сейчас она по детской привычке запустит в Жанну обувью. Обошлось.
– Так что это было? – спросила она.
– Небольшой обморок. От голода скорее всего. Я с утра ничего не ела.
– Почему ты не ела? – продолжила допрос Таня.
– Трудно есть одной, кусок в горло не лезет.
– Игры разума, – вздохнула Таня, закатив глаза, и завалилась на диван.
– До утра не кантовать! – приказала она. – Ещё лучше до обеда!
А я отправилась на кухню разогревать вчерашний суп.
Глава 23
Через два года после окончания института Таня собралась замуж. Избранник был торжественно представлен нам с Жанной в одно из воскресений сентября. Аркаша был полноват, круглолиц, носил очки в квадратной оправе.
– Типичный ботаник, – шепнула мне на ухо Жанна. – Гляди, у него ещё и верхняя пуговка на рубашке застёгнута.
– Фу! – шумно выдохнул Аркаша, расстёгивая пуговицу. – Терпеть не могу рубашки, но эту бабуля подарила, а я как раз от неё. Хотел старушку порадовать.
– Маменькин сынок к тому же, – сделала очередной вывод Жанна. – Точнее бабулин.
Таня вспыхнула. Она всё слышала. Аркаша был её большой неземной любовью, и недостатков в нём она, как всякая влюблённая женщина, не замечала. Танины знакомые, впрочем, Аркашины недостатки видели, признавая за ним единственное достоинство в виде московской прописки, на которую, как считали многие, и клюнула моя подруга. Также думала и Жанна, на дух не переносившая Таню.
Мы жили вместе уже шесть лет как две старые девы, для которых существуют лишь дом, работа, магазины, а по выходным – парки и выставки, иногда кафе. После окончания института я устроилась в школу, Жанна убиралась в нескольких детских садах. Вечерами мы подолгу сидели за столом, ужинали, болтали о пустяках. По праздникам чинно пили чай со сладостями, не позволяя себе большего. Наш маленький мирок был скучен, тесен, и лишь Таня вносила порой диссонанс в наше неторопливое существование.
Сама она очень быстро поняла, что недостаточно любит детей, по крайней мере чужих, чтобы работать в сфере образования и устроилась в офис, как она сама любила пошутить, «перекладывать с места на место никому не нужные бумажки».
– Вот как бывает, – с грустью в голосе говорила Жанна. – Кому-то всё и сразу, а кому-то ничего. Не успела приехать, а уже и мужа себе нашла и работу. Теперь детей нарожает... счастливая. Она ведь пробивная, нахрапистая, а я так не умею... я не завидую... удивляюсь просто... почему так?
– Разве ты одинокая? – возражала я. – У тебя я есть.
– Есть, но однажды я тебе надоем, и ты уйдёшь. Кому нужна старая никчёмная тётка. А ведь ты мне как дочь, Груня, я очень тебя люблю.
Она прижималась ко мне и начинала плакать, повторяя, что всё понимает и конечно не станет возражать, если я захочу строить собственную жизнь. Просто ей очень, очень плохо одной. И я тоже начинала плакать и говорить, что никогда её не брошу, даже если найду кого-то, то не брошу и стану звонить каждый день и приходить, а она отвечала, что не буду и она всё понимает...
– Стоп! – сказала Таня, когда я принялась пересказывать подобную сцену. – Так не катит. Чего это она тебя к себе чувством вины приматывает? С этим срочно надо что-то делать. Иначе засосёт тебя в своё болото – не вылезешь!
Мы делали. Пытались растормошить Жанну, дать ей почувствовать себя счастливой. Мы водили её в магазины, покупали платья и туфли, часами торчали в салоне красоты. Таня перезнакомила её едва ли не со всеми свободными мужчинами офиса. И даже подыскала работу, на которую её могли взять. Но у туфель ломались каблуки, платья рвались и покрывались пятнами. В новую причёску попала жвачка (малолетний хулиган бросил её прямо в голову – объяснила Жанна), а адрес, по которому должно было проходить собеседование, она просто забыла и заблудилась. Потенциальные женихи не выдерживали больше одного свидания.
– Вот такая я невезучая, – вздохнула Жанна и залилась слезами.
Таня оплатила услуги психолога. Не изменилось ничего. Однажды я вернулась домой и застала скандал. Подруга обвиняла Жанну в том, что та не хочет ничего менять, а только ноет и делает несчастной всех вокруг.
– Ты знаешь, – возмутилась Таня, – что ни к какому психологу она не ходила? Врала, что ходит, а сама...
Таня бушевала, Жанна плакала, а мне хотелось раствориться в воздухе, чтобы не видеть и не слышать споров, которые мне неприятны. В итоге я успокаивала сначала одну, потом другую, убеждала, уговаривала, мирила, а посреди ночи внезапно проснулась с ощущением, что я задыхаюсь. Казалось, я умираю. С поразительной отчётливостью я вдруг осознала, что нахожусь в клетке, из которой нет иного выхода кроме как бегства.
Мне вспомнились все, казалось бы, мелкие моменты, когда я вынуждена была делать не то, что мне хочется, а то, что хотелось Жанне. Как я бежала к ней по малейшему поводу, потому что ей было плохо. Как перестала есть мясо, потому что она решила вдруг стать вегетарианкой. Как не могла позволить себе бокала вина в праздник, потому что помнила о её алкоголизме и не хотела провоцировать. Мелочи, не более, но они сплелись в такую тугую сеть, из которой нет выхода.
Я вспомнила её якобы случайные звонки в три часа ночи, когда я оставалась ночевать у парня. Славка закатил грандиозный скандал, когда вместо того, чтобы провести с ним выходные, утром в воскресенье я убежала домой. Было очень рано, около шести. Жанна неподвижно сидела за столом. Когда я вошла, она даже не шевельнулась.
– Ты рано проснулась, – сказала я.