– Я не ложилась. Не могу спать в одиночестве.
– Зачем ты звонила мне ночью? Я перезванивала потом, ты не брала.
– Ошиблась номером.
– Чем ты ошиблась? Я думала тебе некому звонить.
Она начала плакать.
– Ерунда, – успокоила я. – С кем не бывает.
Со Славкой мы расстались. Не только из-за ночных звонков. Из-за накопившихся мелочей. Как много значат в жизни всякие мелочи! Помню, как он сказал как-то:
– Не хочешь поменять имя?
– Зачем мне его менять? – удивилась я.
– Ну... – он замялся, - оно дурацкое.
Обидно, когда твоё имя считают дурацким.
– Не могу. Оно мне дорого как память, его бабушка выбирала. Да и потом я с ним сроднилась, привыкла.
– Ну, к такому трудно привыкнуть.
Задыхаясь, я осторожно пробралась на кухню, выпила, облившись, стакан воды. Немного полегчало, и я позвонила Тане.
– Что там у вас? – недовольно проворчала та. – Ты на часы смотришь? Опять она умирает?
– Нет, кажется, в этот раз умираю я.
Мы долго говорили тогда и договорились до того, что мне срочно нужно уезжать.
– Ты очень похожа на свою маму, – утверждала подруга. – Такая же добрая и совестливая. Даже чересчур. Так нельзя. Помнишь, что с ней случилось? Её с двух сторон тянули – Жанна и бабушка твоя покойная. Обе без неё жить не могли, обе умирали. Грунь, это из-за них она сделала... то, что сделала. Они её надвое разорвали, заставили выбирать, а она не могла выбрать. Так нельзя, Груня. Я не знаю, что это - эгоизм, вампиризм энергетический или болезнь, но она не даст тебе жизни. Приезжай к нам с Аркашей. Мы как раз ипотеку берём. Места всем хватит. Потом решишь, что делать.
– Я уже решила. Домой поеду.
Таня замолчала. Потом задышала тяжело, возмущённо.
– Что тебе там делать? Там хорошо если пять домой осталось. Грязь и разруха.
– Я знаю. В Васильевку поеду. Она большая, почти город. Там даже пятиэтажки есть.
– Даже! – усмехнулась подруга. – Жить-то как будешь?
– В школу пойду работать. Ты же знаешь, там учителя всегда требуются.
– Дура ты, подруга! Такие возможности псу под хвост из-за какой-то...
Я попыталась объяснить, что не в Жанне дело, точнее не только в ней. Слишком тяжело мне было жить в большом городе с его круглосуточным шумом, бетонными стенами и редкими уголками природы в чётко очерченных границах. Середняк был бы в восторге, а я здесь засохну неважно с Жанной или без неё.
Так и вышло, что вскоре после окончания учебного года я садилась в поезд под плач Жанны и Танины уверения в том, что она не оставит «эту истеричную плаксу», что я могу не беспокоиться и спокойно ехать, что она проследит. Аркаша недовольно морщился. его не грела подобная перспектива, а Жанна повторяла, что жизнь её кончена. На этой фразе я едва не выскочила из вагона, но поезд уже тронулся, оставляя позади Москву и те безграничные возможности, которые я упустила.
Глава 24
- Грибов нонче - полон лес. Хоть косой коси! – задумчиво произнёс дед Матвей, а после вывел, – война будет.
Я не понимала, чего он хочет. Зазвал к себе в воскресенье собирать вишню. Ягод ведь целый сад, а он один. Куда девать? Пропадёт! «Приходи! Спасай вишню!» – сказал он. Я и пошла. Набрала целое ведро, а оно мне зачем?
– Компотов накрутишь, – говорит, – варенья.
Не люблю варенье.
Мы познакомились в школе в Васильевке, сразу после моего приезда.
– Матвей Егорыч, – представился он, протягивая руку. Я потянулась в ответ, а он вдруг отпрянул:
– Нет-нет! Через порог нельзя! Заходи внутрь! Или уж я сам к тебе выйду.
Матвей Егорович небольшого роста, жилистый с густой седой шевелюрой.
– Отродясь в роду лысых не бывало, – объясняет он. Зачем говорит? Я ведь не спрашивала.
– Я тута всё знаю. Хочешь чего знать – отвечу! С превеликим удовольствием. Денщик я школьный.
– Кто? – что за старик! Услышал красивое слово, а значения и не знает, кажется.
– Денщик. Целыми днями при школе бываю. Я и за завхоза и за электрика и по прочим делам – там подкрутить, тут забить... за всё в общем отвечаю, кроме учения. Ночью другой приходит.
– Ночник? – смеюсь я.
- Чего?
– Ночник, говорю, приходит?
Старик смеётся:
– Какой ночник? Сторож ночной приходит! Весёлая ты девка!
Теперь вот к себе позвал. И не отпускает, разговорами удерживает. Задумал что-то.
– Точно война, – повторяет он. – Бабы одних пацанов рожают. У Верки Рогожиной парень, и у Светки Заплугиной. А Вересаева Юлька и вовсе троих разом родила. Все пацаны! Вот так-то!
Я не верю ему, потому что не верю в приметы, несмотря на то, что порой подмечаю странные совпадения в жизни, но как говорит Таня: «Мы сами наделяем смыслом разные события, а после начинаем в них верить».
Дом Матвея Егоровича на самой окраине Васильевки. Дальше – бескрайнее поле. Красиво. Я не считала деревенскую жизнь чем-то идеальным и обязательным для всех. Дороги здесь чистили как Бог на душу положит, а то и не чистили вовсе, магазинов по пальцам перечесть, а из развлекательных мест действовал только местный клуб со всевозможными кружками и вечерами отдыха. Врачей, как и учителей, не хватало, болеть было невыгодно и во многих случаях смертельно. Но как-то так выходит, что человеку лучше там, где объективно не очень-то и хорошо? Даже в отношении себя я не могу объяснить этого парадокса.
– Внук у меня в райцентре работает, – тем временем продолжает старик. – Ветеринар. Животных там лечит. Ну, и у нас немножко. Какие теперь животные? Коров не держат, козы мало у кого. Куры если только. А внук у меня хороший. Ну, как внук... у моей жены-покойницы брат двоюродный, а у того брата – жена. У жены – племянница. Так вот, у племянницы – сын. Мне по возрасту всё равно что внук. Родня как никак.
- Вам с ним долго общаться, – продолжал Матвей Егорович. – Он в нашей школе кружок ведёт, самолётный. Берут они, значит, детальки самые обыкновенные и строят самолёты. Метра в полтора. И самое удивительное, что те летают! Представляешь! Кучка деталей и летает!