Старик разулыбался, вскочил, замахал руками.
– Внук у меня умный! Работящий! Добрый! Любой приглянётся. Муж из него преотличный выйдет! А уж как детей любит!
Вот оно что! Сватает меня старик! Потому и удерживает, домой не пускает. Того и гляди внучок его явится. А зачем мне неизвестный ветеринар? Пусть даже добрый и детей любящий? Я уже хотела распрощаться, схватить своё ведро с вишней и бежать, куда глаза глядят, как дед воскликнул:
– Вот и он! Лёгок на помине!
Я обернулась. К дому спешил парень примерно моего возраста. «Мелкий какой!» – первым делом подумала я, а после пригляделась и ахнула: «Это же Тошка!»
– Вот, Антон, – торжественно начал старик. – Знакомься! Аграфена Аркадьевна. Будет у нас в школе историю вести.
– И географию, – машинально добавила я.
– И географию.
– И биологию.
– Биологию тоже. Так что люби и жалуй, – Матвей Егорович игриво подмигнул. – А это внук мой, Антон. Я тебе о нём уже рассказывал.
- Дед, - засмеялся Тошка, – что ты в самом деле! Мы же давно знакомы.
– Знаю я, знаю! – засмеялся старик. – Все уши прожужжал своей Груней! Ну, вы общайтесь, а я побегу! Приспичило что-то! Вишня, будь она неладна!
– Дед! – воскликнули хором мы с Тошкой.
– Да ладно! – махнул рукой тот. – Все ж свои, родственники! Чего стесняться?
И побежал к дому.
– Значит, ветеринар, – медленно произнесла я. – А как же мечты? Небо?
– С небом – провал, – Тошка вздохнул. – У меня, Графиня, правый глаз почти слепой. На комиссии выяснилось.
– Постой! – не поверила я. – Как же ты жил с таким глазом и не знал?
– Да мозг компенсирует – вот и незаметно. К тому же это у меня едва ли не с рождения. Привык. А врачи у нас, сама знаешь, какие. Жалобы есть? Жалоб нет. Здоров!
Я вспомнила нашего школьного фельдшера, угрюмую, вечно всем недовольную даму. Маленькая, некрасивая с уродливым крючковатым носом и кривой улыбкой. Школьники все до одного у неё были бандиты, алкаши и придурки. Презрения своего она не скрывала, но деваться некуда – других медработников ещё поискать придётся да и не факт, что найдёшь.
Звали её, кажется, Сима, и свои обязанности она выполняла формально. «Голова болит?» – отвечала она на жалобу. – «Да на тебе пахать можно! Иди учись! Хотя тебе не надо. Не поможет!»
– Значит, ветеринар, – повторила я. – И не уехал.
– Ах, Графиня, как же я мог уехать, – произнёс в ответ Тошка. Непонятно шутит или нет. – Я ждал вас. В конце-концов это единственное место, где мы могли бы встретиться.
– Не юродствуй! Тебе не идёт, – мне стало неловко. – И вообще у меня имя есть.
– Как скажешь, Грунь, я теперь всё буду делать, как скажешь. Я ведь правда из-за тебя вернулся. Как бы иначе я тебя нашёл? Ты адреса не оставила, а Танькина мать молчит как партизанка. Я её спрашиваю, а она глаза выпучит и молчит как немая.
– Ну, и зачем ты меня искал? – смеясь спросила я.
– А я, Груня, тебе кое-что предложить хотел, – Тошка сменил тон на серьёзный. – Выходи за меня замуж.
– Вот так сразу?
– Почему сразу? Я ещё во втором классе понял, что ты мне нужна. Не говорил только. Ты смотри: я парень видный. Почти блондин, глаза голубые. Ростом только не вышел, но это ничего.
Он говорил ещё что-то, но я не слушала. Смотрела вдаль на бескрайнее поле и думала: «Неужели, вот так просто. Он мне нравится, я о нём думаю, скучаю. С ним можно не притворяться, и он примет меня такой, какая я есть, а не такой, какой должна быть по его мнению. Но как же тогда буря чувств? Головокружение от встречи? Дурацкие бабочки в животе, которые упоминаются в каждом втором любовном романе? Или всё-таки любовь, как сказала Вера, это когда есть о чём поговорить, а уже потом всё остальное?»
– Ты не торопись! – Тошка словно прочитал мои мысли. – Я подожду, сколько хочешь.
Ответить я не успела. Позади нас раздался треск, и из кустов вывалилось что-то большое и лохматое.
– Ноги затекли, – пояснил распластавшийся на земле Матвей Егорович. – Чай, не шестнадцать уже.
А в оправдание добавил:
– Курёнка искал. Привиделось, в кустах шарится. А слышать я не слышал ничего, потому как глухой уж лет двадцать. И вообще в дом пойдёмте! Колени к дождю скрипят, а там у меня как раз бутылочка наливочки припрятана. Встречу отметить надо, иначе переругаемся. Примета такая.
Глава 25
«Время быстро идет, мнет морды его ступня.
И поет оно так зловеще, как Птица Рух.
Я тут крикнула в трубку – Катя! – а на меня
Обернулась старуха, вся обратилась в слух.
Я подумала – вот подстава-то, у старух
Наши, девичьи, имена».
На сцене Лена Соколова громко и с выражением читала стихи Веры Полозковой, а рядом со мной в зале краснела от злобы учительница русского Инна Андреевна. Ещё бы! Ведь Лена пошла против её воли. Да и как пошла! Нагло! Не поставив в известность!
Любят учителя нашей школы всевозможные концерты. Песни, танцы, чтение стихов. Долго готовятся, волнуются сами и волнуют других, а вот большинство учеников к выступлениям равнодушны. Но в этот раз встретились два принципиальных и упрямых человека. Одна непременно хотела выступать и только с тем, что отзывается в душе и сердце. Другую совершенно не волновали ни душа, ни сердце отдельно взятой ученицы.
Сошлись на Есенине. Лена уже выучила «Мы теперь уходим понемногу в ту страну, где тишь и благодать...», но Инна Андреевна заявила, что не пойдёт – слишком трагично и не для четырнадцатилетней девчонки, не способной понять философский смысл подобных строк. На предложенную замену в виде «Поёт зима – аукает...» Лена сказала громкое «Фи! Детский сад!», на что получила чёткий ответ: «Это или ничего!» Соколова сделала вид, что согласна и вот теперь читала со сцены совсем другое. Такой своеобразный подростковый протест.