г вперед!" Женя тряхнула головой. Чтобы он, этот окрик, исчез. Здесь же тихо. Марина потом успокаивала: "Не отреклась ты ни от кого". — Нет, не отреклась — Женя вздрогнула от собственного голоса. Она это сказала вслух. А Марины нет. И Юли нет. Ее увели в самую последнюю селекцию. А Вику давно, еще в первую зиму, убили. И нельзя прийти к ним, хотя бы к мертвым. У них нет могил. Может быть, только дома, в которых они жили, остались. Но где они? Вика, даже когда еще разговаривала, кажется, о доме ничего не говорила. И ее фамилии Женя не знает. Только что жила в Харькове. А рассказывала все о подругах — родителей не было, она выросла в детском доме — и о своем женихе Борисе. Юля говорила о муже и сынишке. И Марина любила, как она это называла, "мыслями унестись домой". Тогда, слушая ее, Женя, кажется, очень ясно представляла себе этот дом на небольшой привокзальной улице. Рябину перед окнами. Маринину сестру Таню, хмурого Таниного мужа и их сынишку Виталика. Женя стояла тут, на кладбище, и хотела, очень хотела хотя бы так прийти к ним — к Вике, Юле. К Марине. Она поедет. Обязательно поедет. Туда, где Марина жила. Поехала Женя уже в конце лета. Улицу не узнала. Почему-то по рассказам Марины представляла себе ее иначе. А тут по обеим сторонам от маленького привокзального скверика с памятником уходила немощеная, похожая на деревенскую, улица. А рябины, оказывается, растут вдоль всей улицы, перед каждым домом. И дома все небольшие, почти одинаковые. Женя шла по совсем пустой улочке. Может быть, потому что воскресенье и все отдыхают? Грядки ухожены. Только в одном дворе все заросло. И в доме этом — дверь, окна, даже крыльцо — все заколочено. Но в соседнем, когда она проходила мимо калитки, залаяла собака. Все равно никто даже в окне не появился. И собачка, поняв, что зря потревожила эту жаркую тишину, виновато поджала хвост и полезла под крыльцо. До самого конца улицы никого не было видно. И Женя повернула обратно. Опять шла мимо домиков, рябин, яблонь и ухоженных грядок. Пересекла скверик с памятником и пошла вдоль похожих один на другой заборов, калиток, домов. И опять почти перед каждым алела маленькими гроздьями рябина. В одном дворе увидела девочку с кошкой. Это не Маринин дом, у ее сестры мальчик, Виталик. И все равно Женя остановилась. — Здравствуйте, тетя! — Здравствуй. Ты не скажешь… — она только теперь спохватилась, что не знает, как фамилия Марининой сестры — …где живут Курагины? — Какие? — очень серьезно спросила девочка. — Что тетя на почте, а мама в бане работает, или у которых летчица погибла? Женя ответила не сразу: — У которых летчица… Девочка бросила кошку, побежала к забору между их и соседним домом и так же звонко закричала: — Те-тя Та-ня! К ва-а-ам! — Спасибо. Женя пошла туда, к той калитке. Это здесь. Маринину сестру зовут Таней. И рябина у самого окна. Марина говорила, что у самого окна. Из-за дома вышла… ее сестра… Она не похожа на Марину. Высокая, и коса вокруг головы. Только глаза, кажется, похожи. Женщина приближалась к ней. Руки в земле — наверно, работала в огороде. — Здравствуйте, заходите. Женя вздрогнула: голос совсем как у Марины. — Здравствуйте. Женщина ждала, наверно, чтобы объяснила, кто она, зачем приехала. Жене и самой было неловко, что она так стоит, молчит. — Я…я была вместе с вашей сестрой, с Мариной… — Она жива?! Что ее нет, Женя так, сразу, не могла… Дома, когда собиралась, и по дороге она говорила себе, что о Лиде не будет рассказывать. Только, что Марину убили. Но теперь, этой женщине с Мариниными глазами, и этого сказать не могла… А женщина засуетилась: — Что же я вас тут держу? Заходите в дом — Она поспешно вытирала о передник руки, зачем-то поправляла волосы — Заходите. Еще только войдя, Женя увидела над комодом снимки. Много снимков. И Марина там. В пилотке. В шинели и шапке-ушанке. В платье. Наверно, еще до войны. — Садитесь — И сама села. Теперь, когда Женя опять увидела Марину, эта женщина стала совсем непохожей на нее. Только глаза немножко. И голос. — Где она, Марина? — Мы были вместе. В лагере. — Каком… — хотя уже поняла, Женя видела, что поняла, — …лагере? — Концентрационном. — В плену? — Ее подбили, взяли раненую, без сознания. — А нам сообщили, что пропала без вести. — Это и есть — без вести… — Женя не знала, что еще сказать. — Но она жива? Женя мотнула головой. Сестра Марины достала из кармана платок и стала вытирать слезы. В комнате было тихо. В этой самой комнате, где когда-то жила Марина. — Она вас часто вспоминала. И мужа вашего. И Виталика. Гадала, какой он. — Большой уже Виталик. Большой… — И снова вытерла слезы. Наконец опять заговорила — А как она там, в ихнем лагере… даже не знаю, можно ли так о лагере — жила? Там ведь не жизнь… — Не жизнь… — И вдруг Жене показалось, что Марина оттуда, с фотографий, просит — не надо. Не надо ее, сестру, расстраивать. И только выговорила: — Она там всем помогала. И мне. Если бы не Марина… — Такая уж она у нас. Все о других. Только о других… — Вдруг подняла голову и посмотрела на Женю Мариниными глазами. Но в них незнакомо стояли слезы — А о ней? О ней кто-нибудь заботился, помогал? Неужели нельзя было ее спасти? Убежать? Бежали ведь из плена. Бежали… Женя крепко, до боли сжала пальцы. Чтобы не ответить. — Извините… — сестра снова заговорила тихо, опять похожим на Маринин голосом — Извините меня. Понимаю, нельзя было. Женя смотрела на эту сидящую с опущенной головой, совсем чужую женщину. И сама удивилась: неужели, когда ехала сюда, когда хотела только побыть там, где жила Марина, еще и надеялась, что, может быть, сестра такая же, как Марина?.. Неожиданно эта женщина, Таня, глянула в окно, резко встала, поправила волосы. Женя тоже посмотрела. В калитку вошел мужчина. Пустой рукав гимнастерки, левый, засунут под ремень. Наверно, это и есть ее муж. А Таня еще больше заволновалась. Он вошел в комнату: — Здравия желаю. — Здравствуйте. — Вот, Костя — жена старалась говорить спокойно — Это Маринина подруга. Вместе… воевали. — И поспешно глянула на Женю — Только до того, как Марина пропала без вести… Женя хотела кивнуть, но не могла. — А я думал, раз подруга, может быть, новость какую привезла. — Нет. Никакой… — опять вместо Жени быстро ответила она — А Виталика не видел? Как пошел к бабе Насте, так запропастился. — Ничего, прибежит. Вдруг Женя поднялась: — Я… я пойду. — Чего так сразу? — удивился он — Татьяна самовар поставит. О Марине расскажете. Помянем. Но Женя видела — Таня волнуется. Боится, что Женя, если он начнет расспрашивать, может проговориться про плен. И она повторила: — Пойду. Извините. Я ж ненадолго, только так… — Но все еще стояла. Она очень хотела попросить Маринину фотокарточку. Хоть одну из тех, что висят над комодом. Не решилась — Будьте здоровы… — И пошла к двери. На Марину не подняла глаз… — Костя, я пойду провожу. Шли молча. Только когда проходили мимо того дома, где девочка все еще играла с кошкой, Маринина сестра наконец заговорила: — Вы меня извините. Это я виновата. Испугалась. Не за себя… Сами видели, каким он вернулся. Без руки. Осколков сколько носит в теле. По инвалидности демобилизовали, еще в прошлом году — Она помолчала. — Уж вы не обижайтесь. Но тех, кто был в плену… Его можно понять. Не обижайтесь. Наверно, надо ей сказать, что не обижается… — Родная мне Марина. Сестренка родная. Сиротами, друг дружке помогая, выросли. Мать, еще когда мы маленькими были, умерла. И отец вскоре… — Марина рассказывала. — Знаю, чистая она. И перед людьми, и перед совестью своей чистая — Таня опять вытерла платком слезы — Ведь подбитую ее взяли, без сознания. А все равно испугалась я, чтобы Костя, такой изувеченный, сам из окружения дважды выходил… чтобы к мертвой к ней не изменился. Уважал он ее. Пусть все так и останется. Пусть останется. — Это я виновата. Одна я. И за себя не обижайтесь… А Женя хотела только, чтобы она перестала объяснять.