— Но я не собираюсь отсюда сматываться.
— Тогда можно спросить тебя кое о чем?
— Валяй.
— Ты убил Боба Минноу?
— Догадайся сам, — неопределенно ответил я.
На стене пробили часы, а снаружи заплакал ребенок.
— Я никогда не думал, что это сделал ты, Джонни. — Он улыбнулся и пожал плечами. — Я никогда не думал этого, мой мальчик, а теперь я начинаю сомневаться.
Я почувствовал, как моя физиономия расплывается в гадкой ухмылке.
— Почему же?
— Мне казалось, что у тебя никогда не хватило бы духу совершить такое, вот почему.
— А что изменилось сейчас?
Он долго молчал, а потом тихо сказал:
— Чтобы вернуться сюда, нужно куда больше храбрости, чем чтобы прикончить старину Боба. — Я растер каблуком окурок.
— Никогда не пытайся раскусить человека до конца, старик. Все равно ничего не выйдет.
— Наверное, ты прав, Джонни. А что тебе сказал по этому поводу Линдсей?
— Линдсей — крутой полицейский. Он просто из кожи вон лезет, чтобы пришить мне убийство. У него имеется пистолет, из которого застрелили Боба Минноу, а на пистолете отпечатки моих пальцев — так заявил Линдсей. — Старик широко открыл глаза.
— Тогда ты не сможешь…
Я вытянул обе руки, чтобы он мог увидеть, на что похожи мои пальцы.
— Он не смог ничего доказать. И даже если бы он исследовал каждую клеточку моего организма, он все равно ни за что не сумел бы доказать, что я — это я. Глупо, правда?
— Джонни! — задохнулся он. — Это еще никому не помогало…
Я расхохотался:
— Спорим?
На лице старика отразилось крайнее смятение и удивление.
— Послушай, мне надо выпить, — прохрипел он. — У меня есть еще два часа до того, как мне нужно будет снова открыть лавочку, так что поехали, выпьем где-нибудь.
— Вот теперь ты говоришь дело, — согласился я и вышел из будочки.
Заперев кассу, старик повесил на дверь будки большой замок, потом натянул пальто, и мы вышли на улицу. Из бокового кармана пальто старика торчала почтовая открытка. Я осторожно вытянул ее оттуда и бросил на землю.
— Смотри, ты что-то обронил, — толкнул я старика. Он поблагодарил, взял у меня открытку, которую я услужливо поднял, и сунул обратно в карман. Но я все-таки успел прочитать адрес: «Николас Гендерсон, 391, Саттер-Плейс».
У старика был потрепанный «фордик» 1936 года выпуска. Он сел за руль, а я втиснулся на сиденье рядом с ним.
— Куда мы едем?
— Тут неподалеку есть вполне приличный ресторанчик, единственный, где пока еще можно съесть настоящий бифштекс. Кстати, там и девочки есть, если интересуешься.
— Девочками я всегда интересуюсь, — плотоядно произнес я и расхохотался.
Он так резко обернулся ко мне, что чуть не потерял равновесие.
— А ты стал совсем другим.
— Понимаешь, папаша, пять лет — долгий срок. Вполне достаточный, чтобы человек мог основательно перемениться, — ответил я небрежным тоном.
Старик сделал резкий поворот, огибая остановку рейсовых автобусов.
— Пожалуй, ты прав, — согласился он.
Глава 3
Ресторанчик находился у самой автострады. Это был скромный домик с большой вывеской: «ОТБИВНЫЕ И БИФШТЕКСЫ ЛУИ ДИНЕРО».
В сущности, это была бревенчатая лачуга с огромным камином, сложенным из неотесанных каменных плит.
Но, судя по количеству машин, припаркованных перед ней, заведение процветало.
В зале играл джаз, на танцевальной площадке несколько пар отплясывали румбу, остальные одобрительно похлопывали и свистели. Старик поздоровался с некоторыми посетителями и с самим Луи, который закричал: «Хэлло!» — с сильным итальянским акцентом. Старик представил меня хозяину и его жене, и я, кажется, поздоровался с ними. Я говорю «кажется», поскольку все внимание мое в этот момент было обращено на блондинку певицу, пританцовывавшую у микрофона. Она была одета в темно-зеленое платье, запахивавшееся как купальный халат и державшееся на одной-единственной пуговице. И как бы она ни поворачивалась, вашему взору открывались ее соблазнительные смуглые ножки и бедра. Это заманчивое зрелище заставляло посетителей то и дело забывать о своих бифштексах. В песенке, которую она исполняла, было только два куплета, так что, к неудовольствию публики, ножки промелькнули всего несколько раз. Но девица тут же, не давая никому передышки, начала другую песню и на этот раз стала так извиваться, что чуть не выскочила из своего платья, так что публика взвыла от удовольствия. Правда, и эта песенка кончилась чересчур быстро. Певица раскланялась под бурю аплодисментов и исчезла за занавесом.