Трубка молчала. Я слышал, как он урчит. Ему очень нравился такой поворот дела. Ему нравилось, что я такой дерзкий и самоуверенный, сам подставляю голову под его топор.
— Конечно, — наконец сказал он. — Валяй.
— Как ты узнал?
— Птичка-невеличка чирикнула мне. У копов много птичек-невеличек, порхающих повсюду. Мы зовем их осведомителями, но им больше нравится называться анонимными информаторами.
— У маленькой птички есть имя, капитан?
— Имени нет, и он позаботился о том, чтобы изменить голос.
— Он?
Я почувствовал, как его раздражение пронеслось по проволоке и ударило мне в ухо.
— Это могла быть и она. Я не спрашивал. Приходи и поговорим об этом.
Смех все-таки просочился из моей груди.
— Ну, капитан, не сию же минуту…
— Черт бы тебя побрал! Я…
— Да, капитан, я сказал, что приду. Но я не сказал когда. Может быть, очень скоро…
— Ты сейчас же доставишь сюда свою задницу…
Я повесил трубку.
Через две минуты я уже набирал скорость, а еще через десять секунд, визжа тормозами, примчалась полицейская машина. Мне хватило этих десяти секунд, чтобы затеряться среди бесчисленных машин, снующих по улицам. Я мотался по городу и думал о птичках-невеличках. Одна чирикнула мне о Харлан, другая — полиции о Джордже Вильсоне. А может, их было не две, а одна? Следовало выяснить это. Я попытался воскресить в памяти голос, который посоветовал мне искать Харлан. Тогда я не сомневался, что этот голос принадлежит женщине, но теперь не был так уж уверен.
Он или она?
Харлан — он, она или оно?
Харлан, Харлан, Харлан. Что-то знакомое. Вспоминай скорее, сукин сын.
Я вспоминал и не мог вспомнить. Чертовщина какая-то. У меня не исчезало ощущение, что мне удастся вспомнить, если я буду продолжать думать об этом.
И вдруг — вот оно, просветление, у меня даже похолодели пальцы, сжимавшие баранку. Это имя было написано на конверте, лежавшем на столе Минноу в тот вечер, когда его убили.
Я затормозил, развернулся и поехал в обратную сторону. У бара был телефонный аппарат, я позвонил и поехал на условленную улицу.
Ждать пришлось недолго. Сзади подъехал седан. Хлопнула дверца, я тоже открыл дверцу моей машины.
— Привет, Линдс, — поздоровался я.
Он решил исключить всякую случайность. В руке он сжимал револьвер. Что ж, все правильно.
Я слишком устал, чтобы спорить с ним. Револьвер взлетел на уровень моей переносицы, когда я полез за сигаретами, и нерешительно опустился, когда я предложил капитану закурить.
Он взял сигарету и ждал, что будет дальше.
— Ты можешь повязать меня в любое время, Линдс. Я не убегу.
— Я возьму тебя сейчас. Я устал от обманов. Пусть у нас нет твоих отпечатков, но Джордж Вильсон и Джони Макбрайд оба разыскиваются по обвинению в убийстве. Забавно, но в любом случае тебе висеть.
— Может быть, сначала ты все-таки захочешь узнать, кто убил Минноу?
Бессильная ярость душила его. Он рассматривал револьвер, решая, прикончить меня прямо сейчас или довести дело до суда.
— Естественно, — процедил он.
Я рассказал ему, кто я такой и почему я здесь. Он не поверил мне. Мне было все равно. Я сказал:
— Дай мне неделю, а?
— С какой стати?
— С такой, что я могу оказаться прав. Если бы у тебя были приличные помощники, ты бы и сам докопался до истины. Но ты один. Одинокий волк. Как и я. К тому же ты смотришь только в одном направлении и видишь только то, что тебе хочется видеть. Ты по рукам и ногам связан правилами и предписаниями. Твои копы получают от мафии за день больше, чем составляет их месячное жалованье, и естественно, они выполняют не твои приказы. Серво вообще командует теми, кто приказывает тебе. Ты можешь только на что-то надеяться. Дай мне неделю. Черт возьми, это немного. Одна неделя, и если я не принесу тебе на блюдечке голову убийцы, можешь брать меня и тащить в суд.
— Ты сумасшедший, — сказал он нерешительно. — Или я, потому что слушаю тебя.
— Меня можно взять в любое время, ты ничего не теряешь, Линдс, — напомнил я.
Он убрал револьвер и щелчком послал окурок в последний путь.
— Чего ты хочешь, Джони? Скажи, прежде чем я приму решение.
Я откинулся на спинку сиденья и смотрел в потолок.
— В ночь, когда Минноу был убит… убийца что-нибудь искал?
Его дыхание со свистом вырывалось наружу. Он произнес только одно слово:
— Да.
— Что он взял?
— Я не знаю. Вещи и бумаги не были разбросаны, похоже, особо рыться ему не пришлось.
— И ты оказался единственным, кто заметил это.
Он посмотрел в окно и с отвращением сплюнул.