Сейчас я здесь не потому, что вдруг нашел в чем-то смысл. Сейчас я сижу здесь потому, что та ночь превратилась черт знает во что, как, впрочем, и все остальное. Даже пытаясь спрыгнуть с той чертовой многоэтажки, я умудрился облажаться.
Морин
Поскольку дело было тридцать первого декабря, из приюта за ним приехали на машине «скорой помощи». За это надо было платить дополнительно, но я не возражала. Да и как я могла возражать? В конце концов, ухаживая за Мэтти, они потратили бы куда больше, чем я им заплатила. Я платила за одну ночь, а им пришлось бы платить до конца его дней.
Я думала, не спрятать ли вещи Мэтти, чтобы не возбуждать подозрения, но откуда санитарам знать, чьи это вещи. Они могли подумать, что у меня куча детей, так что я не стала ничего прятать. Два молоденьких санитара приехали часов в шесть и покатили инвалидную коляску в сторону двери. Я даже не могла тогда расплакаться, поскольку санитары заподозрили бы что-нибудь — они-то думали, что я заберу его завтра в одиннадцать часов утра. Так что я лишь поцеловала его в лоб и сказала вести себя хорошо. Только когда его увезли, я перестала сдерживаться и заплакала. Я плакала целый час. Да, он загубил мою жизнь, но от этого он не переставал быть моим сыном, а я даже не попрощалась с ним по-человечески, хотя видела в последний раз в жизни. Какое-то время я провела перед телевизором, выпив пару бокалов хереса, — я знала, что на улице будет холодно.
Простояв на автобусной остановке десять минут, я решила пройтись пешком. Понимание того, что ты собираешься умереть, придает мужества. Я не горела желанием идти туда пешком на ночь глядя, когда на улицах полно пьяных, но какое это уже имело значение? Правда, потом я забеспокоилась, что на меня могут напасть, но не убить, оставив умирать на улице, а я не умру. Меня отвезут в больницу, где выяснится, кто я такая, и про Мэтти врачи бы тоже узнали. Все мои многомесячные приготовления пропадут впустую, и, выписавшись из больницы, я останусь должна не одну тысячу фунтов за лечение, а где мне взять такие деньги? Но на меня никто не напал. Пара человек поздравили меня с Новым годом, но не более того. А ведь на самом деле гулять по улицам не так уж и опасно. Я еще подумала: забавно понимать это сейчас, в последние минуты жизни, которую я провела в постоянном страхе перед всем, чем только можно.
Я никогда здесь раньше не была. Разве что проезжала пару раз мимо на автобусе. Я даже не была уверена, открыт ли проход на крышу Топперс-хаус, но дверь оказалась открытой, и я просто пошла вверх по лестнице, пока она вдруг не кончилась. Не знаю, почему мне раньше не приходило в голову, что нельзя просто взять и спрыгнуть с крыши, когда вздумается, — вам не дадут покончить с собой. У края крыши поставили решетку, а сверху еще и проволоку натянули… Тогда-то мне и стало по-настоящему страшно. Я невысокого роста, особенной силой никогда не отличалась, да и лет мне было достаточно. Я понятия не имела, как мне перебраться через заграждение, а все должно было решиться именно той ночью, потому что Мэтти в приюте, и вообще… Я принялась прокручивать в голове все возможные варианты, но ни один мне не понравился. Прыгать из окон собственной квартиры я не хотела — там бы меня обнаружил кто-нибудь из соседей. А я хотела, чтобы меня нашел незнакомый человек. Под поезд бросаться я тоже не хотела — я как-то видела передачу про машинистов, где они рассказывали, какой для них это шок. Машины у меня не было, так что уехать в какое-нибудь безлюдное место и задохнуться выхлопными газами я тоже не могла…
А потом на другом краю крыши я увидела Мартина. Затаившись в темноте, я наблюдала за ним. Я заметила, что он подошел к вопросу основательно, захватив с собой стремянку и кусачки. Ему удалось перебраться через заграждение, и теперь он сидел на самом краю крыши, болтая ногами и поглядывая вниз. Время от времени прихлебывая что-то из фляжки, он сидел и курил, размышлял, а я ждала. Он все курил и курил, а я все ждала и ждала, пока в конце концов у меня не кончилось терпение. Я понимала, что это его лестница, но она была нужна мне. Ему она вряд ли бы пригодилась.