– Кто это? – осведомился он густым баритоном.
– Это Филип Марлоу, шеф, – ответил Олз. – Тот, что был в доме Уэйдов; когда застрелился хозяин. Будете с ним фотографироваться?
Шериф внимательно изучил меня.
– Не стоит, – изрек он, поворачиваясь к высокому мужчине с усталым лицом и с седеющими стальными волосами. – Если понадобится, я буду на ранчо, капитан Эрнандес.
– Слушаюсь, сэр.
Петерсен прикурил сигарету от кухонной спички. Чиркнул ее об ноготь.
Шериф Петерсен зажигалок не признает. Мы такие: сами крутим, одной рукой прикуриваем.
Он попрощался и отбыл. За ним вышел тип с бесстрастным лицом и жесткими черными глазами – его личный телохранитель. Капитан Эрнандес подошел к столу, сел в огромное шерифское кресло, а стенографист в углу отодвинул столик от стены, чтобы не тыкаться в нее локтем. Олз присел к столу, вид у него был вполне довольный.
– Ну, Марлоу, – отрывисто произнес Эрнандес. – Выкладывайте.
– А почему меня не сфотографировали?
– Вы же слышали, шериф не захотел.
– Да, но почему? – жалобно заныл я. Олз рассмеялся.
– Не притворяйтесь, сами знаете почему.
– Неужели потому, что я высокий, смуглый и красивый, он не хочет со мной сниматься?
– Прекратите, – холодно распорядился Эрнандес. – Давайте показания. С самого начала.
Я рассказал с самого начала: моя встреча с Говардом Спенсером, знакомство с Эйлин Уэйд, ее просьба найти Роджера, приглашение к ним в дом, разговоры с Уэйдом, и как я нашел его без чувств под кустами, и все остальное. Стенографист записывал. Никто меня не прерывал. Все это было правдой. Правда и ничего, кроме правды. Но не вся правда целиком. Что уж я пропустил, это мое дело.
– Хорошо, – сказал наконец Эрнандес. – Но кое-чего не хватает. – Этот капитан был спокойный, опытный, опасный парень. Нужен же был шерифу хоть один знающий человек. – В ту ночь, когда Уэйд выстрелил у себя в спальне, вы входили в комнату м-с Уэйд и пробыли там какое-то время за закрытой дверью.
Что вы там делали?
– Она позвала меня узнать, как он себя чувствует.
– Зачем вы закрыли дверь?
– Уэйд как раз засыпал, и я не хотел шуметь. Да и слуга околачивался поблизости с большим ухом. Дверь закрыть попросила она. Я тогда не думал, что это имеет какое-то значение.
– Сколько вы там пробыли?
– Не знаю, минуты три.
– А я говорю, что вы провели там пару часов, – холодно заявил Эрнандес.?
Вам понятно?
Я взглянул на Олза. Олз ни на что не глядел. Жевал, как обычно, незажженную сигарету.
– Вас неверно информировали, капитан.
– Посмотрим. Выйдя из ее комнаты, вы пошли в кабинет и провели ночь на диване. Вернее, может быть, остаток ночи.
– Было без десяти одиннадцать, когда он позвонил мне домой. И около трех, когда я в последний раз вошел в кабинет. Называйте это остатком ночи, если хотите.
– Приведите этого парня, – велел Эрнандес.
Олз вышел и привел Кэнди. Кэнди посадили на стул. Эрнандес задал ему несколько вопросов – кто он такой и прочее. Потом сказал:
– Ну, Кэнди, – будем называть так для краткости – что же случилось, когда вы помогли Марлоу уложить Уэйда в постель?
Я примерно знал, чего ожидать. Кэнди изложил свою версию тихим злобным голосом, почти без акцента. Видно, он по желанию мог его включать и выключать. Версия состояла в том, что он пошел вниз и посидел там, на случаи, если вдруг его позовут. Сидел сперва в кухне, где приготовил себе поесть, потом – в гостиной. В гостиной, сидя в кресле около входной двери, он увидел, что Эйлин Уэйд стоит в дверях своей спальни и раздевается. Она надела халат на голое тело, а потом я вошел к ней в комнату, закрыл дверь и долго там оставался, примерно пару часов. Он поднялся по лестнице и прислушался. Слышал, как скрипят пружины кровати. Слышал шепот. Очень ясно дал понять, что имеет в виду. Закончив, бросил на меня уничтожающий взгляд, и рот его перекосился от ненависти.
– Уведите его, – сказал Эрнандес.
– Минутку, – сказал я. – У меня к нему вопрос.
– Здесь вопросы задаю я, – резко заявил Эрнандес.
– Вы не знаете, что спрашивать, капитан. Вас там не было. Он лжет, и знает это, и я это знаю.
Эрнандес откинулся назад и взял со стола шерифа ручку. Согнул ее. Она была длинная, заостренная, из плетеной конской щетины. Он отпустил ее, и она пружинисто заколебалась.
– Давайте, – сказал он наконец. Я повернулся лицом к Кэнди.
– Значит, откуда ты увидел, как раздевается м-с Уэйд?
– Сидел в кресле у входной двери, – вызывающе ответил он.
– Между входной дверью и двумя диванами?
– Я уже сказал.
– Где была м-с Уэйд?
– Стояла у себя в комнате, возле двери. Дверь была открыта.
– Какой свет горел в гостиной?
– Одна лампа. Которую они называют торшером для бриджа.
– Какой свет был на галерее?
– Никакого. Свет у нее в комнате.
– Какой свет у нее в комнате?
– Немного света. Может быть, лампа на ночном столике.
– Под потолком люстра не горела?
– Нет.
– После того, как она разделась – стоя, по твоим словам, возле двери в спальню – она надела халат, какой?
– Голубой. Длинный такой, с поясом.
– Значит, если бы ты не видел, как она раздевалась, ты не знал бы, что у нее надето под халатом?
Он пожал плечами. На лице появилась легкая тревога.
– Si. Это так. Но я видел, как она раздевалась.
– Ты лжешь. В гостиной нет такого места, откуда это можно увидеть, даже если бы она стояла на пороге спальни, тем более за дверью. Чтобы ты ее увидал, ей пришлось бы подойти к самому краю галереи. А тогда она увидала бы тебя.
Он злобно уставился на меня. Я обернулся к Олзу.
– Вы смотрели дом. Капитан Эрнандес, кажется, нет. Олз легонько покачал головой. Эрнандес нахмурился и ничего не сказал.
– Нет такой точки в гостиной, капитан Эрнандес, откуда он мог увидеть хотя бы макушку м-с Уэйд – даже если бы он стоял, а по его словам, он сидел, – когда она находится на пороге спальни или в спальне. Я на десять сантиметров выше его ростом и, стоя на пороге гостиной, видел только самый верх открытой двери в ее спальню. Чтобы он мог ее увидеть, ей пришлось бы подойти к краю галереи. Зачем бы она стала это делать? Почему она вообще раздевалась у входа в спальню? Это чепуха.
Эрнандес молча посмотрел на меня. Потом на Кэнди.
– А вопрос времени? – тихо спросил он, обращаясь ко мне.
– Тут его слово против моего. Я говорю лишь о том, что можно доказать.
Эрнандес выпустил в Кэнди целую очередь на испанском языке, так быстро, что я не понял. Кэнди угрюмо глядел на него.
– Уведите его, – сказал Эрнандес.
Олз ткнул большим пальцем в сторону двери и открыл ее. Кэнди вышел.
Эрнандес извлек пачку, приклеил себе на губу сигарету и прикурил от золотой зажигалки. Олз вернулся обратно. Эрнандес спокойно сказал:
– Я объяснил ему, что если бы на предварительном слушании он выступил с этой историей, то получил бы от одного до трех лет за лжесвидетельство. На него это вроде не слишком подействовало. Ясно, отчего он бесится. Обычное дело, от ревности. Если бы мы подозревали бы, что это убийство, а он околачивался в доме, то лучше него кандидатуры и не надо – только он пустил бы в ход нож. Правда, мне показалось, что смерть Уэйда его сильно огорчила.
У вас есть вопросы, Олз?
Олз покачал головой. Эрнандес взглянул на меня и сказал:
– Приходите утром, подпишете показания. Мы их к тому времени отпечатаем. К десяти часам у нас будет медицинское заключение, хотя бы предварительное. Что-нибудь вас не устраивает во всей этой раскладке, Марлоу?
– Задайте, пожалуйста, вопрос по-другому. А то получается, что вообще-то меня кое-что и устраивает.
– Ладно, – произнес он устало. – Отчаливайте. Я поехал домой. Я встал.
– Конечно, я ни минуты не верил этим россказням Кэнди, – сказал он.?
Просто использовал его, как отмычку. Надеюсь, вы не обиделись. Самочувствие нормальное?
– Никакого самочувствия, капитан. Вообще никакого.
Они проводили меня взглядом и не попрощались. Я прошел по длинному коридору к выходу на Хилл-стрит, сел в машину и поехал домой.