Он сложился пополам, заглатывая воздух, и револьвер выпал у него из руки. Он стал лихорадочно шарить по полу, издавая горловые сдавленные звуки.
Я заехал коленом ему в лицо. Он взвыл.
Человек в кресле засмеялся. От изумления я чуть не свалился. Потом он поднялся, и револьвер у него в руке поднялся вместе с ним.
– Не убивай его, – сказал он мягко. – Он нам нужен, как живая приманка.
Затем в темной передней что-то шевельнулось, и в дверях появился Олз, бесстрастный, непроницаемый, абсолютно спокойный. Он взглянул на Менендеса.
Тот стоял на коленях, уткнувшись головой в пол.
– Слабак, – произнес Олз. – Раскис, как каша.
– Он не слабак, – сказал я. – Ему больно. С каждым может случиться. Разве Большой Вилли Магоун слабак?
Олз посмотрел на меня. Другой человек тоже. Крутой мексиканец у двери не издал ни звука.
– Да бросьте вы эту проклятую сигарету, – накинулся я на Олза. – Или закурите, или выплюньте. Тошнит на вас смотреть. И вообще от вас тошнит. От всей полиции.
Он вроде удивился. Потом ухмыльнулся.
– Проводим операцию, малыш, – весело объявил он. – Плохо тебе? Нехороший дяденька побил по личику? Так тебе и надо, это тебе на пользу.
Он посмотрел вниз, на Менди. Менди поджал под себя колени. Он словно выкарабкивался из колодца, по несколько дюймов за раз, хрипло хватал воздух.
– Какой он разговорчивый, – заметил Олз. – когда нет рядом трех адвокатишек, которые учат, как надо придерживать язык.
Он рывком поднял Менендеса на ноги. Из носа у Менди шла кровь. Он выудил из белого смокинга платок и прижал к лицу. Не произнес ни слова.
– Попался, голубчик. Перехитрили тебя, – заботливо сообщил ему Олз. – Я из-за Магоуна слез не проливал. Так ему и надо. Но он полицейский, а мразь вроде тебя не смеет трогать полицию – никогда, во веки веков.
Менендес опустил платок и взглянул на Олза. Потом на меня. Потом на человека в кресле. Медленно повернулся и взглянул на свирепого мексиканца у двери. Все они смотрели на него. На лицах у них ничего не было написано.
Потом откуда-то вынырнул нож, и Менди бросился на Олза. Олз шагнул в сторону, взял его одной рукой за горло и легко, почти равнодушно выбил у него нож. Расставив ноги, Олз напружинил спину, слегка присел и оторвал Менендеса от пола, держа за шею. Сделал несколько шагов и прижал его к спине. Потом опустил, но руки от горла не отнял.
– Только пальцем тронь – убью, – сказал Олз. – Одним пальцем. – И опустил руки.
Менди презрительно улыбнулся, посмотрел на свой платок и сложил его так, чтобы не было видно крови. Снова прижал его к носу. Взглянул на пол, на револьвер, которым меня бил. Человек в кресле небрежно сообщил:
– Не заряжен, даже если дотянешься.
– Ловушка, обман, – сказал Менди Олзу. – Я тебя понял.
– Ты заказал трех бандитов, – объяснил Олз. – А получил трех помощников шерифа из Невады. Кое-кому в Вегасе не нравится, что ты забываешь перед ним отчитываться. Он хочет с тобой поболтать. Хочешь – отправляйся с этими людьми, а то поехали со мной в участок, там тебя подвесят к двери, в наручниках. Есть у меня пара ребятишек, которые непрочь тебя рассмотреть поближе.
– Боже, помоги Неваде, – тихо промолвил Менди, снова оглянувшись на свирепого мексиканца у двери. Затем быстро перекрестился и вышел из дома.
Мексиканец пошел за ним. Второй, подсушенный тип из пустынного климата, подобрал с пола револьвер и нож и тоже ушел, прикрыв дверь. Олз ждал, не двигаясь. Послышалось хлопанье дверцы, потом звук машины, отъезжавшей в ночь.
– Вы уверены, что эти рожи – помощники шерифа? – спросил я у Олза.
Он обернулся, словно изумившись, что я еще здесь.
– У них же звездочки, – коротко бросил он.
– Славно сработано, Берни. Отлично. Думаешь, его довезут до Вегаса живым, бессердечный ты сукин сын?
Я вошел в ванную, пустил холодную воду и прижал мокрое полотенце к пульсирующей щеке. Взглянул на себя в зеркало. Щеку раздуло, она посинела, и на ней была рваная рана от сильного удара стволом о кость. Под левым глазом тоже был синяк. О красоте на несколько дней придется позабыть.
Потом позади меня в зеркале возникло отражение Олза. Он перекатывал в зубах свою проклятую незажженную сигарету, словно кот, который играет с полумертвой мышью, пытаясь заставить ее побежать снова.
– В другой раз не старайтесь перехитрить полицию, – произнес он ворчливо. – Думаете, вам дали украсть эту фотокопию просто для смеху? Мы сообразили, что Менди на вас попрет. Выложили все Старру. Сказали, что совсем пресечь азартные игры в округе не можем, но доходы от них можем сильно подсократить. На нашей территории ни одному гангстеру не сойдет с рук нападение на полицейского, пусть даже и плохого. Старр заверил, что он тут ни при чем, что наверху недовольны, и что Менендесу сделают втык. Поэтому, когда Менди позвонил, чтобы для вашей обработки прислали крепких ребятишек со стороны, Старр послал ему трех своих парней, в одном из собственных автомобилей, и за свой счет. Старр – начальник полиции в Вегасе.
Я обернулся и посмотрел на Олза.
– Сегодня ночью койоты в пустыне неплохо поужинают. Поздравляю.
Полицейский бизнес, Берни, – замечательная, окрыляющая работа для идеалистов.
Единственное, что плохо в полицейском бизнесе, – это полицейские, которые им занимаются.
– Болтай, болтай, герой, – сказал он с внезапной холодной яростью. – Я чуть со смеху не помер, когда ты нарвался в собственной гостиной. Это грязная работа, малыш, и делать ее надо грязно. Чтобы такой тип разболтался и все выложил, он должен чувствовать власть. Тебя не сильно потрепали, но совсем без этого мы не обошлись.
– Уж вы простите, – сказал я. – Простите, что из-за меня так настрадались.
Он придвинул ко мне угрюмое лицо.
– Ненавижу игроков, – сказал он хрипло. – Они не лучше торговцев наркотиками. Эта болезнь так же разъедает, как наркомания. Думаешь, дворцы в Рино и Вегасе построены просто для безобидного веселья? Черта с два. Их построили для маленького человека, для фраера, который надеется получить на грош пятаков, для парня, который тащит туда всю получку и просаживает деньги, отложенные на еду. Богатый игрок спустит сорок тысяч, посмеется и завтра начнет снова. Но большой бизнес не делают на богатых игроках, дружище. Настоящий грабеж нацелен на монетки в десять центов, в двадцать пять, в полдоллара, иногда на доллар или даже пятерку. Деньги в большой рэкет льются, как вода из крана у тебя в ванной, это река, которая течет без остановки. И когда пришивают профессионального игрока, я не плачу. Мне это нравится. А когда правительство штата берет свою долю от игорных доходов и называет это налогом, оно помогает бандитскому бизнесу. Парикмахер принимает ставки – пару долларов на лошадку. Они идут синдикату, из этого и складывается прибыль. Говорят, народ хочет иметь честную полицию? А зачем?
Чтобы все это покрывать? У нас в штате лошадиные бега узаконены, открыты круглый год. Дело ведется честно, штат получает свою долю, а на каждый доллар, внесенный в кассу ипподрома, приходится пятьдесят, которые ставят у подпольных букмекеров. Каждый день – восемь-девять забегов, из них половина скромных, неинтересных, и смухлевать в них ничего не стоит. У жокея есть всего один способ выиграть забег, зато целых двадцать, чтобы проиграть, и пусть через каждые семь столбов поставлен проверяющий, ни черта он не может поделать, если жокей знает свое ремесло. Вот вам и законная азартная игра, дружище, честный бизнес, одобренный государством. Все, значит, в порядке? А по-моему, нет. Потому что это азартная игра, и она воспитывает игроков, а честной азартной игры вообще не существует.
– Легче стало? – осведомился я, смазывая йодом свои раны.
– Я старый, вымотанный, побитый полисмен. От этого легче не становится.
Я обернулся и пристально взглянул на него.
– Вы чертовски хороший полисмен, Берни, но это дела не меняет. Все полицейские одинаковы. Все они ищут виноватых не там, где нужно. Если парень просаживает получку в кости – запретить азартные игры. Если напивается ? запретить торговлю спиртным. Если сбивает человека машиной – запретить автомобили. Если его застукали с девицей в гостинице – запретить половые сношения. Если он падает с лестницы – запретить строить дома.