— А вот и Люда, она была женой Глеба, — сказала Ольга Александровна, представляя женщину, которая занималась цветами в ванной.
— Здравствуйте, Михаил, — приветливо сказала она, услышав его фамилию. — Жаль, что мы так поздно с вами знакомимся. Я уверена, вы подружились бы с Глебом. Пойдемте, я вас представлю.
Михаил вновь оказался в комнате с медвежьей шкурой.
— Друзья, — громко произнесла Люда, — это друг и читатель Глеба Михаил Горский. Это он подарил Глебу трубу.
В этом месте она, набрав в легкие побольше воздуха, продолжила:
— Глеб его очень уважал. Хотя они никогда и не виделись.
Ее сообщение не вызвало у присутствующих никакого отклика. У Михаила возникло чувство, что всем, начиная с него самого, после Людиных слов стало неудобно. Горский невесело заметил про себя, что в этом доме его имя намертво связано с подзорной трубой.
— Михаил, посмотрите фотографии, — тем же громким голосом сказала Люда, хотя на этот раз обращалась к нему одному.
— Вот здесь Глеб в своей первой экспедиции на Чукотке, а вот здесь на острове Врангеля. Здесь я вместе с ним. Это он на притоке Колымы возле охотничьей избушки.
— Где? На Омолоне?
— Да. А вот здесь его друг Виктор… недавно умерший.
— Виктор Трофимович?
— Да.
— Вы его знали?
— Нет, только по книгам.
— А вот это охотничьи трофеи Глеба, — продолжила Люда. — Он все выделал сам. И шкуру, и рога. Вот, посмотрите эти фотографии сами.
Сюжет был на всех примерно один и тот же: Глеб и Люда. С улыбкой и без. С лицами, сближенными вплотную и слегка отодвинутыми одно от другого. Лицо одного Глеба с сильно наморщенным лбом с очень грустными и усталыми глазами. И везде дымящаяся трубка, в руках или во рту. Нет, не такую фотографию Михаил хотел бы забрать себе на память. Вот если бы ту, где он вольно стоит перед входом в избушку на Омолоне. Или ту, где он сидит в лодке, небось, тоже на Омолоне, вода которого нестерпимо блестит, заставляя писателя-путешественника щуриться. Странник находился именно там, где ему надлежало быть — в глухой местности, среди таежных гор, в тиши, не нарушаемой ревом двигателей, на дивной своевольной реке.
Немного погодя Люда подвела к Горскому вновь пришедшего человека. Он был высокого роста, непарадно одет, с простоватым, но приятным лицом.
— Михаил Горский, — сказал Михаил.
— Вадим Семичев.
— Вадим буквально накануне смерти приезжал к Глебу договариваться о новой экспедиции, — сказала Люда.
— Вы кинооператор? — догадываясь о характере экспедиции, спросил Михаил.
— Да.
— И ездили с Глебом на Чукотку в шестьдесят восьмом году за особо крупным зверем?
Вадим подтвердил. Глеб хотел тогда удостовериться в существовании горного медведя огромной величины, о котором ходили легенды среди местных пастухов. Правда, сам Михаил подозревал, что медведь был не столько целью поисков Кураева сколько благовидным предлогом, чтобы вновь оказаться в заветных местах. В своих путевых заметках об экспедиции, опубликованных в журнале, Глеб ни словом не обмолвился ни о съемке кинофильма, ни о кинооператоре, обронив только, что оказался там в странной должности руководителя сафари.
— Мы с ним действительно намечали новый маршрут — сказал тем временем Вадим. — Ведь только что виделись с ним живым и здоровым.
— Представляю, как его тянуло на Чукотку.
— Только об этом и говорили, — подтвердил Вадим.
В коридоре началась какая-то суета.
— Пора, ребята. Надо идти, — громко сказал какой-то делового вида человек со шкиперской бородкой и твердым взглядом.
III
В коридоре уже разбирали по рукам ведра, цветы и лопаты. Михаил поискал глазами свою сумку, где остался плащ. Собиралась гроза. Спустившись по лестнице, он застал во дворе у подъезда людей, вышедших из дому раньше. Горский встретился взглядом с человеком в линялой голубой рубашке.
Тот сказал приветливо, по домашнему:
— Пойдем потихоньку.
У него было уже немолодое, в морщинах лицо, и все-таки что-то заставляло сомневаться в том, что этому человеку действительно много лет.
— А давай познакомимся, — просто сказал человек. — Николай.
— Михаил. А по отчеству вас как?
— Да не надо… Просто Коля. — Мы с ним соседи были. Я вон там живу, — он показал на дом, стоявший в глубине двора. — Друг он мне был.