— А я его так и не видел при жизни. Только письмами несколько раз обменялись.
— А он любил смотреть в твою трубу. Собирался взять ее с собой в экспедицию. Как ни придешь к нему, смотрит в нее через окно.
— Что ж, приятно, что она ему понравилась. Она сильная. Почти втрое сильнее его бинокля. У него восьмикратный был?
— Да, — подтвердил Николай. — Я ведь все его аппараты и приборы знаю. Чуть что не в порядке — он мне: «Николай, посмотри!» А чего? Мне приятно. Я и аппарат ему починил, когда в объектив вода залилась. Видел — висел в чехле «шесть на девять»? А как его разобрать — непонятно было. Повертел в руках так и эдак. Дай, думаю, кожу отделю в одном месте, которой корпус оклеен. И нашел.
— Да и не только это, — продолжил Николай, закурив сигарету.
— А кто вы по профессии?
— Я-то? Наладчик автоматов. А сначала футболистом был. Играл за сборную округа.
Михаил искоса посмотрел на него. Ничего ни военного, ни профессионально футбольного, в облике этого добродушного, доброжелательного человека не было.
— В прошлом году Глеб предложил: «Поехали ко мне на родину?» Ну, я взял отпуск, поехали втроем — он, Люда и я. Памятник на могиле его матери поставили. В деревне жить не захотел. «В лесу устроимся», — сказал. У нас палатка с собой была. Польская. Ну, там мы неделю прожили. Он рано вставал, шел охотиться. Ну, и я тоже… не залеживался. Возишься с дровами у костра — слышишь, бухает по кому-то.
— Из браунинга?
— Ага. И всегда возвращался с добычей. Появляется на том берегу речки — мы возле речки стояли, километрах в восьми от деревни, — переберется по дереву, поваленному с берега на берег — то утка, то рябчик, то тетерев. Хорошо там было! И Люда довольна, и он.
— Для вас тоже было неожиданностью, что он умер?
— Что ты! Не говори! Я даже сперва не поверил. Прибежала Люда, вся в слезах: «Глеб умер»! — «Да ты что, говорю, е…………! Он же только вчера к тебе в Ярославль приехал»! — «Там, — говорит, — у него и случился приступ, и он умер».
— А Глеб болел сердцем? — спросил Михаил.
— Нет, не жаловался. Перед тем, как ему ехать в Ярославль, пришел этот оператор, Вадим. Они вместе в новую экспедицию на Север собирались. Карту разложили, выбирают маршрут. Он мне и говорит, когда я пришел: «Никола, сходи за коньяком, ко мне друг приехал». Выпил с ними немного и ушел к себе, чтобы не мешать. Вот. Больше его живым и не видел.
— А как он умер?
— Да вот, Люда говорит, в понедельник это случилось. И она, и ее сестра, и муж сестры пошли на работу. В перерыв сестра пришла домой — Валя ее зовут, а Глеб говорит — плохо с сердцем, дай нитроглицерин. Дома нитроглицерина не оказалось. Валя побежала в аптеку, вернулась — он без сознания. Ну, она вызвала скорую, соседку по площадке — медсестру — позвала. Пытались его в сознание привести, потом приехала скорая. Врач посмотрел: «Все» — говорит. А когда Глебу вскрытие сделали, то сказали, что с таким сердцем он бы все равно месяца не прожил, даже если бы его спасли.
— А что такое?
— Да все сосуды, говорят, прям обизвестковались, хрупкие такие стали, что все равно должны были где-то лопнуть.
— Не может же быть, чтобы он, находясь в таком состоянии, ничего не замечал.
— Да кто его знает! Может, он, конечно, и замечал, — задумчиво сказал Николай, — да только не говорил. Вон даже Людка не знала.
Некоторое время они стояли молча.
— Идут, — сказал Николай. — Пойдем.
— А курил много?
— Если трубку и вынимал изо рта, то для того, чтобы закурить сигарету. Кофе крепкое тоже пил почти беспрерывно.
— А это? — спросил Михаил, щелкнув себя пальцем по шее.
— Бывало, — лаконично отозвался Николай. И как-то почти без паузы оживился было, но сник.
— Жаль, — сказал Михаил. — Со всех сторон его жаль. Верно, Коля? Только-только стал по-настоящему известен, из нужды наконец выбился. И все с каким трудом… Экспедицию для души, которую столько времени вынашивал, осуществить не успел. Второй роман не дописал. Столько всего не сделал из того, что мог и хотел, и именно тогда, когда перед ним открылись большие возможности. Вы его много лет знаете?
— Да с тех пор, как он из Магадана приехал.
— Понятно, — отозвался Горский. Это значило примерно двенадцать лет.
— Слушай, Миша, — продолжил Николай, — говори мне «ты». Мне так привычней.
— Ладно, Коля. Я его первую книгу, должно быть, тоже где-то в то же время прочел. Так что мы его знаем одинаково долго. Только ты его видел часто, а я ни разу. Обидно.