Очень многие дети и другие родственники, включая тех, которых я знал, также были арестованы или под вымышленными именами помещены в разбросанные по всей стране детские дома и приюты, находившиеся в ведении НКВД{23}. Для миллионов других, номинально оставшихся на свободе, таким клеймом стали их «подпорченные биографии», что они не могли зачастую ни нормально жить и работать, ни получать необходимые социальные льготы{24}. Были и примечательные исключения: люди, достигшие высокого положения при Сталине, несмотря на то, что их ближайшие родственники были арестованы как «враги народа», — факт, похоже, не объяснимый ничем иным, кроме гнусного каприза тирана. Не считая членов сталинского Политбюро, чьи родственники, по его приказу, были арестованы и даже расстреляны, вот ещё несколько примеров, опять-таки знакомых русскому читателю: президент Академии наук Сергей Вавилов, прославленный карикатурист Борис Ефимов и актриса Вера Марецкая, чьи родные братья были арестованы и убиты, а также актриса Ольга Аросева и балерина Майя Плисецкая, у которых были расстреляны отцы{25}. А Юрий Трифонов и Святослав Рихтер, несмотря на наличие расстрелянных отцов, были удостоены Сталинской премии.
Однако огромное большинство родственников осуждённых «контрреволюционеров» терпели такие лишения, что российское правительство, в конце концов, признало их тоже «репрессированными» — особенно детей, чья судьба была «не менее трагическая, чем судьба репрессированных родителей»{26}. Как и выжившим в Гулаге, им также требовалась реабилитация и полная интеграция в советское общество. С учётом только непосредственных членов семей (а пострадавшими часто оказывались и другие родственники), выживших к 1953 году жертв политических репрессий должно было насчитываться не менее 10 миллионов человек (а то и более). Ведь, как верно было сказано, «в каждой семье, и в деревне, и в городе, среди интеллигенции, рабочих и крестьян, были люди, родственники или знакомые, которые погибли» в сталинских лагерях и тюрьмах за 20 лет террора{27}.
В истории Гулага случались и другие массовые освобождения, но то, что произошло после смерти Сталина, было принципиально иным. Предельно политическое, преисполненное вопросов о виновности и невиновности, оно стало источником опасного конфликта в Кремле. По мартовской амнистии 1953 года, на свободе оказались 1 миллион из примерно 2,7 миллиона заключённых — преимущественно обычные уголовники{28}. Что касается политических узников, то их освобождение шло медленно, растянувшись на три — бесконечные для тех, кто ещё оставался в Гулаге — последующих года{29}. Главная причина, безусловно, заключалась в том, что новое руководство страны, в частности, Лаврентий Берия, Вячеслав Молотов, Лазарь Каганович, Климент Ворошилов, Георгий Маленков, Анастас Микоян и сам Хрущёв, имели непосредственное отношение к сталинским преступлениям.
В течение трёх лет после смерти Сталина, пока его преемники вели между собой борьбу за власть и политическое руководство, они, опираясь на бюрократические процедуры, изучали статус политических заключённых, большинство из которых были осуждены по печально известной 58-й статье как «контрреволюционеры», и рассматривали растущий поток апелляций. Но больше всего шансов освободиться первыми, в 1953–54 годах, было у тех, кто имел личные связи или был известен в партийно-советских верхах. В числе счастливчиков оказались как родственники самих партийных лидеров, чудом уцелевшие старые большевики и последние жертвы тирана -участники «дела врачей», так и знаменитые деятели культуры и спорта, такие как актриса Зоя Федорова, руководители футбольной команды «Спартак» братья Старостины, джазмен Эдди Рознер и кинодраматург Алексей Каплер. (Самой первой «возвращенкой», возможно, стала жена Молотова, освобождённая в день похорон Сталина, 5 марта 1953 года.){30}.
В прочих случаях, если не считать частичных амнистий, процедура рассмотрения апелляций представляла собой медленный, в каждом случае отдельный процесс, растягивавшийся обычно на месяцы, даже годы, и заканчивавшийся отказом. Из 237412 апелляций, официально рассмотренных к апрелю 1955 года, не более 4 процентов получили положительный ответ{31}. Ускорению исхода из Гулага способствовали как сообщения о начавшихся бунтах в лагерях, так и толпы просителей, осаждавших здание прокуратуры на ул. Кирова, 41 в Москве, и тысячи прошений, поступивших в ЦК партии и в КГБ. К концу 1955 года 195353 человека, как сообщалось, были освобождены, из них, правда, только 88278 человек из лагерей и колоний, остальные — из различного рода принудительных поселений{32}. Это была уже значительная цифра, но ускорение темпов, если и продолжалось, всё равно происходило слишком медленно, чтобы спасти жизни всех, кто ещё оставался в неволе. Как в отчаянии написал матери из лагеря в 1955 году Лев Гумилев: «Скорее всего, я буду реабилитирован посмертно»{33}.