— Не притворяйся, что не слышишь меня, мама. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Отвечай! Помогли?
Из глаз бабушки полились слезы и погасили живые огоньки.
— Я всего лишь старая женщина, и ты не должен кричать на меня, да еще в субботний день.
— Мама, помогла вся эта дребедень выжить хотя бы одному человеку?
Бабушка опустила руку и размахивала ею из стороны в сторону.
— Тогда я сам отвечу: нет! Разве не ты рассказывала мне, как в магазинах исчезла еда, а машины на полях не могли работать, потому что не было топлива. И выжили только те, кто делал все своими руками; они же показали нам путь к миру и очищению перед Господом. А ты осмелилась насмехаться над этим народом! — отец топнул ногой. — Не удивительно, что мир пал, как шоколадные кролики!
Отец обернулся, приглашая Лена разделить возмущение и гнев, охватившие его.
— Есть хоть малая толика благодарности в ваших сердцах? Или вам мало того, что вы здоровы, у вас нет недостатка в еде и есть теплое жилище? Что еще должен дать вам Господь, чтобы вы были счастливыми?
Дверь снова отворилась. На пороге появилась мать Колтер, полная и розовощекая, в тугом белоснежном чепце.
— Илайджа, — укоризненно сказала она, — ты осмелился повысить голос на свою мать, да еще в субботний день?!
— Меня вынудили, — отдышавшись, сказал отец и продолжал уже более спокойно, обращаясь к Лену, — марш в конюшню!
Сердце Лена ушло в пятки. Опустив голову и тяжело переставляя ноги, он побрел через двор.
Мать вышла на крыльцо:
— Илайджа, сегодня суббота!
— Это пойдет ему на пользу, — тоном, не допускающим возражений, парировал отец. — Предоставь это мне.
Мать, покачав головой, удалилась. Отец направился к конюшне вслед за Леном, бабушка же продолжала сидеть на ступеньке.
— А мне все равно, — прошептала она, — все, что мы имели, было просто замечательным. — Через минуту она упрямо повторила: — Замечательным, замечательным, — и слезы медленно катились по щекам и падали на подол ее серого домотканого платья.
В полумраке теплой, сладко пахнущей свежескошенным сеном, конюшни отец снял с гвоздя кожаный длинный ремень, а Лен — пиджак. Он ждал, но отец стоял, нахмурившись, задумчиво глядел на него, пропуская между пальцами гибкую кожу и наконец произнес:
— Нет, все-таки это не метод, — и повесил ремень на место.
— Разве ты не собираешься высечь меня? — прошептал Лен.
— Только не за глупости, которые наговорила твоя бабушка. Она очень стара, Лен, а старики — что малые дети. Она пережила ужасное время, работала всю свою жизнь, и, наверное, мне не стоило повышать на нее голос только из-за того, что она мечтает о детстве и о вещах, которые имела. Но, мне кажется, умный мальчик не должен слушать ее россказни. — Отец пошел к выходу, минуя стойки, затем, не оборачиваясь к Лену, сказал: — Ты видел, как умер человек. Это волнует тебя, и поэтому ты постоянно спрашиваешь о вещах, с этим связанных. Это так, Ленни?
— Да, отец. Я, действительно, не могу забыть о нем.
— А ты и не должен об этом забывать. Запомни его на всю жизнь. Этот человек знал, на что шел, и конец его пути был предопределен. Путь, который выбирают грешники, не всегда легок, Лен. И никогда не приводит ни к чему хорошему.
— Я знаю, — отозвался Лен. — Но ведь так получилось только потому, что он пришел из Барторстауна?
— Барторстаун — не просто участок земли. Я не знаю, существует ли он на самом деле, а если существует, то мне безразлично, есть ли там то, о чем рассказывает бабушка и другие старики. Но люди верят им. Барторстаун — путь мысли, Лен. Рыжеволосого торговца забросали камнями насмерть потому, что он выбрал этот путь.
— Проповедник сказал, что он хотел вернуть города. Отец, а Барторстаун — город?
Отец опустил руку на плечо Лена.
— Много, много лет назад отец избил меня на этом самом месте за то, что я задавал подобные вопросы. Он был хорошим человеком, и дядя Дэвид очень похож на него: оба они привыкли больше работать кнутом, чем головой. Я слышал рассказы о городах от матери и от людей поколением старше, они помнили и видели гораздо больше, чем бабушка. И втайне я мечтал о всей той роскоши и никак не мог понять, почему люди считают ее порочной. Мой отец сказал мне, что я стою на пороге в ад, и так избил меня, что я не мог двигаться несколько дней. Он сам пережил разрушение, и страх перед Богом в его сердце был гораздо сильнее, чем в моем. Это был горький урок, Лен, и я не уверен, что он помог мне. Но если будет нужно, то я преподам тебе точно такой же, так что постарайся не злить меня больше.
— Я постараюсь, отец, — поспешно ответил Лен.
— Надеюсь. Ты должен понять, Ленни, что все это бесполезно. Забудь на минуту о том, грешно это или нет, и подумай о фактах. Все эти радио, телевизоры, железные дороги и аэропланы, о которых говорила бабушка, целиком зависели от городов. Организация, Лен. Каждая деталь, даже самая ничтожная, зависела от другой, а все они вместе приводили в движение механизм. Один человек не сможет собрать автомобиль, как и хороший тележный мастер не сможет в одиночку собрать телегу. Для этого должны были собраться тысячи людей, и работа их зависела от другой тысячи, которые производили резину и топливо, чтобы автомобиль мог передвигаться, когда его соберут. И все это осуществимо только в большом городе, поэтому автомобили исчезли вместе с городами. И у нас их никогда больше не будет.
— Неужели мы потеряли их навсегда? — с сожалением спросил Лен.
— На все воля Божья. Но и мы ведь не будем жить вечно. Лучше бы ты жалел, что не можешь иметь, мумию египетского фараона, чем вещи, которые мы потеряли в Разрушении.
Глубоко задумавшись, Лен кивнул.
— Отец, но я все еще не могу понять, зачем им понадобилось именно убивать того человека?
Отец вздохнул.
— Эти люди верят в то, что их действия правильны и необходимы в целях защиты. Ужасная кара однажды уже постигла этот мир, и те, кто выжил, боятся нового Разрушения. Сейчас наш мирный народ процветает, и никто не хочет навлечь на себя гнев Божий. И когда мы встречаем тех, кто пытается возродить грешное начало, то боремся с ними. Иногда насилие — единственный путь борьбы.
Он подал Лену пиджак:
— Вот, одень. А теперь я хочу, чтобы ты пошел в поле и огляделся вокруг, и покаялся, и воздал хвалу Господу за величайший дар, данный тебе, — жизнь в мире и довольствии. Мне хочется, чтобы ты воспринял смерть того человека, как знак, данный свыше, чтобы уберечь тебя от глупости, которая так же ужасна, как и сам грех.
Лен надел пиджак, чувство горячей любви к отцу захлестнуло его.
— И еще одно. Это ведь Исо заставил тебя пойти с ним на проповедь?
— Я этого не говорил.
— А это вовсе не обязательно. Я слишком хорошо знаю и его, и тебя. Исо — своевольный и упрямый. Он не станет пренебрегать ничем, чтобы лишний раз выделиться. Мне бы не хотелось, чтобы ты во всем подражал ему. И если что-нибудь подобное случится вновь, я задам тебе хорошую трепку. Понял?
— Да, отец.
— А теперь иди.
Отцу не пришлось повторять дважды. Лен поспешно пересек двор, миновал ворота, перешел дорогу и степенно направился в поле. Его голова слегка побаливала от навалившихся мыслей.
Вчера на этом поле убирали кукурузу, и длинные острые серпы — вжик-вжик — срезали шуршащие кукурузные стебли, а ребятишки собирали их. Лен любил время уборки урожая, когда все собирались вместе и помогали друг другу. В этом была какая-то особая, волнующая прелесть, непередаваемое чувство победы в сражении, начатом еще весной. И приготовление к зиме было таким же простым и естественным, как листопад и белки, запасающие на зиму кукурузные зерна.
Лен медленно прошел мимо сложенных аккуратными рядами кукурузных стеблей, высоких скирд. Он вдыхал прозрачный осенний воздух, напоенный ароматом сухой кукурузы, прислушиваясь к вороньему карканью где-то на опушке недалекого леса, и вдруг ощутил всю красоту расцвеченных осенью деревьев, затерявшейся вдали деревушки и видневшегося неподалеку леса. Он направился к нему, то и дело поднимая голову, чтобы разглядеть багряную и золотую листву на фоне пронзительно голубого неба.