– Мне кажется, произошел сбой цикла, Джулио. Ее проверили не до конца.
– Ты рассуждаешь прямо как моя жена: не волнуйся, мол, все пройдет.
Послышался стук принтера, и Эрдманн подался вперед. Гутиэррез оттолкнул его, выхватил отпечатанную полоску бумаги. Он смертельно побледнел, лицо его исказилось, руки дрожали.
– Что ты сделал, Фрэнк! Посмотри, что ты сделал с моими уравнениями?
– Ничего, Джулио…
– Посмотри сюда! Нет решения, ищите ошибки. Нет решения! Нет решения!
– Джулио… Послушай, Джулио. Ты устал, ты работал слишком много. Эти уравнения я ввел правильно, но они…
– Они что? Договаривай, Фрэнк! Ну же, продолжай!
– Джулио, я прошу тебя, – с ужасающей беспомощностью начал было Эрдманн и протянул Гутиэррезу руку, словно ребенку, которого нужно успокоить.
И Джулио ударил его так неожиданно и с такой силой, что отразить удар не было возможности. Эрдманн пошатнулся, неловно взмахнул руками и упал, а Гутиэррез спокойно произнес:
– Вы оба против меня. Ты договорился с ней никогда не давать мне правильного ответа, чтобы я ни делал. Ты всю зиму совещался с ней, Фрэнк, и вы вместе смеялись надо мной. Но теперь я заставлю ее дать ответ!
Гутиэррез вытащил из карманов камни. Так вот почему он не снял пальто, несмотря на жару:
– Я заставлю тебя сказать, сука, заставлю! – и первый камень полетел в Клементину.
Стекло в центральной панели треснуло. Одно из больших стекол, за которым находилась память Клементины, разбилось вдребезги.
Эрдманн с трудом поднялся на ноги, взывая о помощи и пытаясь убедить Гутиэрреза остановиться. Но тот продолжал кидать камни, затем подбежал к машине. Он бил ее ногами, не переставая твердить:
– Сволочь, дрянь, я заставлю тебя хорошо работать, в тебе – вся моя жизнь и мой разум, я заставлю тебя сказать!
Эрдманн сцепился с ним:
– Лен, Исо, что же вы стоите, помогите мне! Его нужно удержать!
Лен медленно, словно лунатик, сделал несколько шагов вперед и схватил Гутиэрреза, неожиданно сильного. Удерживать его было очень трудно, еще труднее оттащить от полуразрушенного пульта, на котором зажигались и гасли красные огоньки, взывая о помощи. У Эрдманна из губ тоненькой струйкой сочилась кровь.
– Джулио, умоляю тебя, опомнись! Все в порядке, Лен, можешь отпустить его. Джулио, пожалуйста, перестань.
И Джулио как-то сразу сник. Его мышцы, которые еще секунду назад казались Лену сделанными из стали, расслабились и обвисли. Он посмотрел на Эрдманна и смиренно произнес:
– Кто-то против меня, Фрэнк. Кто-то против нас всех.
Из его глаз катились слезы, а Клементина продолжала молить о помощи красными огоньками.
«Ищи свой предел, – говорил когда-то судья Тэйлор, – ищи его, пока не поздно».
«Я достиг этого предела, – думал Лен. – Правда, кажется, слишком поздно».
Пришли люди и увели Гутиэрреза. Лен и Исо спустились вниз и провели еще один день рядом с бетонной стеной.
Наутро начались разговоры: «Его де отвели домой, приходил доктор и сказал, что он не в своем уме. Как, вы не слышали? Говорят, его будут теперь держать взаперти под надзором».
«Всех вас держат взаперти в этом каньоне, – думал Лен, – ради этого Молоха[2] с медной головой и огненными внутренностями. Молоха, который свел с ума человека. Но наконец-то я знаю всю правду. Они никогда не получат ответ. О Господи, я пошел по-ложному пути. Горьким оказался запретный плод, я болен душой!»
Этим же вечером, утопая в снегу, Лен пробрался к дому Вепплоу. В комнате Джоан он тихо прошептал ей в самое ухо:
– Я хочу того же, что и ты. Расскажи мне о своем плане.
В ее глазах вспыхнули искорки, она поцеловала Лена и прошептала:
– Весна придет не скоро. Можешь ли ты хранить тайну, Лен?
– Да.
– И ничего не говорить даже Хостеттеру?
– Да.
Даже Хостеттеру. Ради неясного света на пути к раскаянию.
Часть 28
Февраль. Март. Апрель.
Ожидание.
Лен усердно работал возле бетонной стены, изо дня в день выполнял то, что ему говорили. Теперь Лен без труда мог бы сладить с любыми машинами, производящими энергию, мог насладиться ни с чем не сравнимым чувством превосходства над ними. Он постоянно прикидывал, как можно было бы использовать ту или иную машину в местах, подобных Рефьюджу и Пайперс Рану. Лен начал понимать, почему его народ так яростно восставал против удобств и прогресса: однажды они уже шли по этому пути, и с неба на них обрушился огонь и ливень, заставив вернуться туда, где тихо и безопасно.
Назад, в Пайперс Ран, к его лесам и полям, подальше от сомнений и страха. Назад, туда, где не было проповедей, не было Соумса, где никто не знает о Барторстауне. По ночам он молил Бога, чтобы ничего не случилось с отцом до его возвращения. Лену так хотелось облегчить душу, сказав отцу, что тот был прав.
За это время произошло два знаменательных события: у Исо родился сын, которого нарекли Дэвид Тэй-лор Колтер, своего рода вызов обоим дедушкам. Лен с Джоан решили создать семью. Уже был назначен день свадьбы, и Джоан тщательно готовилась к переезду в новый дом. Но эти события казались ничтожными по сравнению с предстоящим побегом.
Ничто сейчас не значило для Лена и Джоан так много, даже предстоящая свадьба.
– Я годами строила этот план, лежа в постели без сна, – шептала Джоан, – а теперь я боюсь. Боюсь, что он далёк от совершенства. Боюсь, что кто-нибудь прочитает мои мысли.
Она прильнула к нему.
– Не беспокойся. Они же всего-навсего люди и не смогут нам помешать.
– Наверное. Мой план хорош, ему недоставало лишь тебя.
Талый снег грохочущими лавинами сползал с гор. Вот-вот должен открыться перевал, и можно будет осуществить план.
Через три дня они поженились, их венчал тот же священник, который меньше года назад сочетал законным браком Исо и Эмити. Хостеттер стоял рядом с отцом Джоан. Событие, отметили. Исо пожал руку Лену, поцеловал Джоан, а старина Вепплоу достал откуда-то кувшин и обратился к Лену:
– Малыш, тебе досталась самая замечательная в мире женщина. Смотри же, береги ее, а не то тебе придется иметь дело со мной. – Он расхохотался и похлопал Лена по плечу.
Тем улыбнулся, вышел из дома и уселся на ступеньки. Через некоторое время на крыльцо вышел Хостеттер. Он помолчал немного, любуясь ранней весной, затем произнес:
– Боюсь наскучить тебе, Лен, но все же скажу: я очень рад. Ты правильно поступил.
– Я знаю.
– Я имею в виду не только это. Теперь ты окончательно прижился у нас, и я очень этому рад, и Шермэн тоже. Все мы рады.
Да, Лен знал, что он правильно поступил. И боялся смотреть в глаза Хостеттеру.
– Шермэн не был уверен в тебе, – продолжал он, – я, признаться, тоже. Отрадно, что ты, наконец, помирился со своей совестью. Удачи тебе, – и Хостеттер протянул Лену руку.
– Спасибо, – Лен, улыбнувшись, пожал ее.
«Я предаю его, – думал он. – Предаю, как однажды предал отца. Боже, как мне не хочется этого, но другого пути нет».
На протяжении вечера Хостеттер больше не заговаривал с ним, и Лен был рад этому.
Дом на окраине Фол Крика, в который переехали молодожены, был старым и маленьким, но чисто вымытым, наполненным различной утварью, которая досталась Джоан от матери. Лену дали двухнедельный отпуск, и, они с Джоан приготовили все необходимое для побега. Теперь оставалось только ждать, пока откроется перевал.
– Все станет ясно с приходом нью-ишмалайтцев, – говорила Джоан, – они всегда являются, как только дорога становится свободной.
– Они обязательно придут, – отвечал Лен, уверенность в скором освобождении не покидала его.
Пришли ишмалайтцы, те же, что и осенью, или уже другие, Лен не мог их отличить, разве что эти были более ободранными, измученными и отощавшими. Они просили пороха и патронов. Шермэн присовокупил к этому большой кусок мяса для детей, которые схватили его с жадностью. Джоан пристально наблюдала за ними, а вечером сказала Лену:
– Молись, чтобы ночь выдалась темной.
2
Молох – почитавшееся в Палестине, Финикии, Карфагене божество, которому приносились человеческие жертвы, часто дети.