— Но, Катя...
— Должна усылать Варю из дому...
— Но это ведь...
— А ты не приходишь, и я сижу вечерами одна.
— Это было один раз.
— А потом ты удивляешься, почему я такая, а не такая. Я вообще удивляюсь, что я какая-то. Мне иногда хочется закрыть глаза и не открывать их больше. И не видеть все эти взгляды — сочувствующие, презрительные, жалостливые, злые... На тебя так не смотрят, поди-ка попробуй, а на меня можно — за двоих. Тебе одни удовольствия, а платить за них мне одной.
— Но это вздор, Катя. И я не понимаю, почему ты вдруг, ни с того ни с сего...
— Я устала, Саша.
— От меня?
— И от себя, и от Вари, и от этой жизни...
— И от меня?
Она не успела ответить. Они в это время проезжали мимо придорожной таверны, где столики стояли прямо на траве под цветными зонтами, и за одним из столиков сидели Варя и X. Они повернулись, увидав коляску, и улыбнулись им. Александр с удивлением посмотрел на Катю.
— Но, позволь... Ты же сказала, она больна? — Катя молчала. — А кто этот человек? Он знаком тебе? — Катя покачала головой. — Но он посмотрел на тебя так, словно вы хорошо знакомы, на незнакомых так фамильярно не смотрят. — Катя молчала, отвернувшись. — Катя, что это всё значит? Не молчи. Что за странности сопровождают последнее время наши отношения? То история с брошью, теперь вот болезнь Вари... Знаешь, я всегда очень чувствую неправду, фальшь, и вот здесь мне что-то говорит, что что-то здесь не так, ты мне что-то недоговариваешь или говоришь неправду... Объясни, Катя...
Она вдруг заплакала.
— Хочу домой... Домой... К своим, к Маше хочу... Я уеду, отпусти меня...
— Но мы скоро уже едем вместе, неделя осталась.
— Не хочу этих красот украдкой, прогулок подальше от города, чтоб, не дай Бог, не увидел никто... Хочу ходить, куда я хочу, с кем хочу...
— А со мной не хочешь?
— Пусти. Останови. Я сойду.
— Куда ты пойдёшь? До города же...
— Останови, или я выпрыгну!
— О, Господи, что с тобой? — Александр остановил коляску. Катя вышла и пошла назад. Когда она проходила мимо второй коляски, сидящие там мужчины как по команде стали смотреть в другую сторону. Кучер слез и побежал к царской коляске.
А потом Катя и Александр шли по лесу вдоль дороги, а на почтительном расстоянии от них медленно ехали два экипажа...
Александр и Катя стояли у кромки залива.
— Я долго думал над тем, что ты мне говорила в Эмсе. — Александр чертил носком сапога узоры на песке и говорил медленно, обращаясь скорее к себе самому, чем к Кате. — И пришёл к печальному выводу, что ты права. Я и впрямь не должен более удерживать тебя подле себя... Лишать тебя будущего... нормальной семьи... детей... Я говорил тебе, что и у нас семья, это верно, я и сейчас так думаю, но, конечно же, особого рода, и ты вправе не считать её полноценной. И верно, я был слишком эгоистичен, когда считал, что ты должна быть счастлива потому, что счастлив я... — Он стер носком рисунок и принялся чертить новый. — И очень жаль, что это не так. Мне было трудно решиться — ты для меня смысл жизни, но, если наш разрыв неизбежен, лучше это сделать сейчас, пока ещё есть для этого силы... — Он замолчал, потом повернулся к ней. — Я куплю тебе дом, обеспечу тебя, ты будешь вполне завидной невестой.
— Господи, — отстранилась от него Катя, — как же вы смеете так говорить?!
— Как?
— Кто же возьмёт меня после... Да нет человека, кто бы не знал о нас, на мне это как клеймо...
— И что? Ты думаешь, это умаляет твою репутацию? Я думаю — напротив. Да коль захочешь, это и не твоей заботой будет.
— Боже, Боже, какая пошлость... Ваше величество, что же вы так невеличественны ко мне... Сбыть меня как уценённый товар какой, как вещь, бывшую в употреблении и ставшую ненужной... И говорить об этом так спокойно, словно в торговых рядах...
— Катя!
— Я-то думала, что вы хоть сколько любите меня, а оказывается, такая пошлость...
— Катя!
— Сколько же вы за меня приплатите, Ваше величество, чтобы сбыть с рук? И чтоб не внакладе остаться?
— Катюша...
— Ну так вот что я вам скажу, Ваше величество. Вы рискуете сильно потратиться, потому что сбывать вам меня придётся не одну.
— Что значит не одну? С кем же? С Варей?
— С ребёнком, Ваше величество.
— С ребёнком? — шёпотом переспросил Александр. — Ты ждёшь ребёнка?
— Испугались? — Катя нехорошо засмеялась.
— Катя! — он шагнул к ней, она отодвинулась от него, почти вступив в воду. — Ты уверена?
— Представляете, как повезёт кому-то — уже и ребёночек готовый, Государь обо всём позаботился, — Катя говорила ломким голосом, она плакала, но слёзы срывал с лица ветер.
— Катя, замолчи! — Александр схватил её за руки и сильно встряхнул.
— Что? Что? — она подняла к нему искажённое рыданиями лицо. — Что прекратить? Жить? Прикажите, я же ваша подданная. А нет, так Шувалов рад будет услужить...
— Катя! — он зажал ей рот рукой, рука стала мокрой от слёз. — В уме ли ты? Что ты говоришь...
Она плакала уже навзрыд, став некрасивой, слёзы мешались с солёными брызгами, она размазывала их по лицу. Александр разводил её руки, целовал лицо, ощущая солёность слёз и моря. Она вздрагивала всем телом, пыталась что-то сказать, но вырывались только отдельные слова:
— Говорил... вечно... всегда... пять лет... дура... кончено... — Это слово она повторила как заклинание: — Кончено... Кончено...
— Катенька, любовь моя, что кончено, всё только начинается. Кончено только плохое, что было меж нами. Я не знаю, что это было, и не хочу теперь знать. Тебе теперь надо успокоиться и беречь себя. И его... или её... И нас. Мы теперь повязаны с тобой навечно...
Александр взволнованно ходил по кабинету, его брат, Константин Николаевич[10], сидя на диване, только головой вращал, следя за ним.
— Да как же не волноваться, Костя, когда через несколько месяцев свидетельство её... — он махнул рукой, — будет предъявлено для всеобщего обозрения.
— А то так никто не знает.
— Одно дело догадываться, а другое — иметь доказательство.
— Знаешь, вслух никто не посмеет. А шёпотом, шёпотом и так говорят. Ну и что с того? Когда моя забеременела и перестала танцевать и весь театр, и вся публика узнали — отчего, я тоже сначала переживал: как же её честь, моя честь, моя бедная Анна Иосифовна, ей уж, наверное, донесли эту весть... А потом гляжу: день проходит, два, неделя, месяц — ничего не происходит, как всё было, так и есть. А когда она родила и потом вернулась на сцену, все и вовсе всё забыли. Поохали и довольно. Жизнь всегда идёт своим чередом, это только нам кажется, что на нас свет клином сошёлся.
— Тебе проще, Костя, ты не на троне, с тебя и спрос другой.
— Ну да, ну да... Но всё же: с брата государева тоже не простой спрос. Всё, Саша, забудется, дай только Бог, чтобы она благополучно разрешилась.
— Да, и это тоже. И вот ещё и фигура её — вдруг испортится? Станет как эти...
— Почему обязательно станет? Вот моя — не стала же. И танцует даже снова. И потом — ты можешь что-нибудь изменить?
— Нет. Да и не хочу, признаться. Она так счастлива этим, так горда, прямо светится вся.
— Ну и замечательно. Ты дал ей то, без чего любая женщина, как бы ни любила тебя, всё равно чувствовала бы себя обделённой. А так ты даёшь ей не только свою любовь, но и её доказательство...
Александр в халате смотрел придирчиво на стоящую перед ним обнажённую Катю и командовал:
— Повернись... Боком... Ну так где же он? Не видно ничего. Ты меня обманула.
— Есть, Сашенька, есть. И он уже тукает там, я слышу.
10
Константин Николаевич (1827-1892) — великий князь, второй сын Николая I, генерал-адмирал. С 1853 по 1881 г. руководил Морским министерством. Либерал, провёл ряд прогрессивных реформ.