Тогда Георгий сказал:
— Обещаю, папа. — Александр грустно улыбнулся:
— Жаль, я не доживу до его свадьбы. — Он погладил его колено, а потом повернулся к Кате. — Знаешь, я подумал сейчас, что, если бы мой отец знал тебя, он бы тебя очень полюбил. Я уверен, что и дети мои тебя полюбят, дай только срок. Когда они узнают тебя, как я... — Он огляделся — далеко ли они заехали и сказал кучеру: — Фрол, поехали обратно.
— А я не хочу домой, — захныкала Оля, — я хочу ещё на лошадке...
— К сожалению, дорогая, мне пора. У меня сегодня ещё важное дело.
— Составил акт? — спросил Александр Рылеева.
— Да, Ваше величество, — Рылеев достал из папки лист.
— Прочти.
Рылеев прокашлялся.
— Акт. Тысяча восемьсот восьмидесятого года шестого июля в три часа дня, в походной церкви Царскосельского дворца Его императорское величество Государь император всея Руси Александр Николаевич благо изволил вступить во второй законный брак с фрейлиной, княжной Екатериной Михайловной Долгоруковой. Мы, нижеподписавшиеся, быв личными свидетелями бракосочетания Его императорского величества, составили сей акт и утверждаем его собственноручными подписями. 6 июля 1880 года. Генерал-адъютант граф Александр Владимирович Адлерберг, генерал-адъютант граф Эдуард Трофимович Баранов, генерал-адъютант Александр Михайлович Рылеев. Таинство брака совершил Большого собора Зимнего дворца протоиерей Ксенофонт Яковлевич Никольский.
Рылеев протянул Александру документ, но он его не взял.
— Хорошо, спасибо, но теперь сними с этого копию, я лично её заверю.
— Слушаюсь, Ваше величество.
— И вот ещё что... Отдай переписать вот этот указ Правительствующему сенату, — Александр развернул сложенный лист и прочитал: — Вторично вступив в законный брак с княжной Екатериной Михайловной Долгоруковой, мы приказываем присвоить ей имя княгини Юрьевской с титулом светлейшей. Мы приказываем присвоить то же имя с тем же титулом нашим детям: сыну Георгию, дочерям Ольге и Екатерине, а также тем, которые могут родиться впоследствии. Мы жалуем их всеми правами, принадлежащими законным детям сообразно... ну и дальше указания на соответствующие статьи. Александр. Царское Село. 6 июля 1880 года. — Александр протянул ему лист. — Перепишут как, принеси подписать и отправь тотчас в Сенат, пусть хранят, пока тайно. Публиковать скажи — или по моему распоряжению, или в случае моей смерти. Всё. Ступай.
Рылеев вышел. Александр обошёл вокруг стола, поправил стоящую на нём фотографию императрицы, сел, достал чистый лист бумаги и написал: «Дорогая моя Катенька...» Остановился и вдруг засмеялся, отчего как бы помолодел, скомкал письмо, бросил его в корзину и лёгкой стремительной походкой вышел из кабинета.
Катя причёсывалась перед сном, Александр ходил по комнате. Она следила за ним в зеркале.
— Нет, ты знаешь, в чём счастье, оказывается, проявляется? Ярче всего, более всего? — Он поглядел на её отражение. — В мелочах. Я сел по привычке писать тебе письмо, а потом вдруг спохватился: да зачем же писать, когда можно пойти и всё сказать самому. И пошёл...
— Но всё равно тайком, как и раньше.
— Ах, Катя, ну что тебе всё испортить хочется. У меня такое настроение, словно мне снова двадцать лет, и всё впереди, а ты... Вот, сбила... Я же что-то сказать хотел...
— Ты говорил, что можно и не писать, а прийти да сказать. Так о чём же?
— Ах, да. Я пришёл поздравить тебя, княгиня Юрьевская.
Она обернулась:
— В самом деле?
— Да, ваша светлость. Я только что продиктовал указ. И теперь всё, что я обещал тебе тогда, в Бабигоне, всё исполнил. Успел. Ровно четырнадцать лет и пять дней назад. Помнишь тот день? — Она вместо ответа прильнула к нему. — А вот скажи честно, но только честно, ведь, наверное, ты тогда не поверила мне?
— Тогда?
— Тогда, потом.
— Тогда поверила, потом — нет. А ещё потом снова поверила.
— А коль не поверила, что ж не бросила?
— Кто ж бросает монарха? Разбросался... Властелин всея Руси и мой.
— Твой и всея Руси.
Она повернула его к зеркалу лицом и встала рядом.
— Император с супругой... Император с княгиней Юрьевской. С княгиней? Мезальянс, Ваше величество.
— Что поделать, Катенька. Таковы законы. Но вот что я хочу тебе сказать. Есть и другой способ нам сравняться.
— Да? Какой же? — Он ответил не сразу.
— Мне — отречься от престола. — Катя нагибалась в это время за упавшей заколкой, да так и замерла от изумления.
— Как отречься?
— Саша уже вполне созрел для престола. Я свою миссию, сколько мог, выполнил. В феврале двадцать шесть лет будет царствованию. Я устал, скажу тебе честно, устал. Я сделал не менее, чем многие до меня, а может, и поболе. Но ничего кроме недовольства не получил взамен. Я хочу оставить трон Саше и уехать с тобою и детьми куда-нибудь в тёплые края и жить как все люди, обычными человеческими радостями. Любить тебя, жаловать тебя, уделять тебе внимание, которого не мог в полной мере уделять предыдущие четырнадцать лет.
— И шесть дней.
— И шесть дней. Я хочу следующие четырнадцать лет и шесть дней жить только для тебя. Как тебе моя идея?
— Я не знаю, Сашенька. Это так неожиданно.
— Я понимаю тебя. Столько ждать, стать женой императора, первой дамой на Руси, не коронованной, но всё равно — первой...
— Как же первой, — перебила его Катя, — когда за столом всё равно в конце должна сидеть, как дальняя родственница какая.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. Разве не так?
— Так, но...
— Что — но?
— Ладно, не важно. Да, это так, дорогая, но влияние персоны определяется не тем, где она сидит, а... — он чуть замялся, а потом, усмехнувшись, закончил: — где она лежит. Прости мне эту вольность. И в этом смысле твоё влияние ни с кем другим сравнимо быть не может. И пока я жив, и не будет. — Он поднялся. — Ну ладно, я пошёл.
— Ну вот, а сам себе противоречишь.
— Ты о чём? А-а... — он засмеялся. — Поймала на слове? Но я просто устал сегодня, мой ангел. Такой день. Да и не стоит пока менять ничего. Пока не приедет Саша, и я не объяснюсь с ним.
— А я думала... — она отстранилась от него, — первая брачная ночь... После венчания... Не полюбовница, а жена... — Она начала всхлипывать. — Законная... Перед Богом... А опять тайком...
— Катенька, солнышко моё, ну что ты... Ну зачем ты придаёшь значение таким внешним обстоятельствам... Ну хорошо, если ты так хочешь, я останусь. Только скажу кучеру, чтоб не ждал.
— Нет, нет, езжай. Мне не нужно — из жалости...
— Это не жалость вовсе. Я, верно, устал и думал, что ты тем более, и, желая поберечь тебя...
— Езжай, езжай, — она ещё всхлипывала.
— Нет, ну теперь что за отъезд. Конечно же останусь.
— Я не хочу.
— Не хочешь? Ты же только что сказала...
— Я не то сказала, зачем ты переворачиваешь.
— Ну как не то, коль совершенно то.
— Нет, не то. Я сказала, что не хочу больше играть роль, что четырнадцать лет играла, что теперь эта роль жалка и нелепа, и я не понимаю, как ты это сам не понимаешь, коль говоришь, что я так близка тебе. Как же ты к своей законной жене относишься, что держишь её как тайную заложницу... Или ты так привык, что уже по-иному не можешь?
— Катя! — изумился Александр. — Что ты говоришь?
— Что я говорю, Саша? Что такого особенного я говорю? То, что думаю — вот что говорю. А думать по-своему ты мне не запретишь, даже высочайшим указом.