Ежели бы одному. Спустя шесть лет стало ясно, что он — в дворянских тенётах, что самодержавие выскользнуло из его рук. «Ты сам этого хотел, Жорж Данден», — процитировала супруга, хорошо знавшая Мольера, в ответ на его сетования. А брат Костя, с мнением которого он считался, будучи, правда, в лёгком подпитии, произнёс однажды покачивая головой:
— Конституция неизбежна, дорогой Саша. Рано или поздно придётся к ней подступиться...
— Россия не готова, — меланхолически заметил Александр, — так что скорей поздно, нежели рано. Набрался я опыта с отменой крепостного состояния, знаю, как тяжко в нашем обществе засевать поле передовыми идеями.
— Да, ретроградство куда сильней всякого новшества. Но однако время берёт своё. Как бы ни свирепствовало Третье отделение, как бы ни отгораживалось от Европы, она со своими идеями всё равно прорывается к нам, — согласился Константин.
— Знаешь, всякому овощу своё время. Я на этом стою и буду стоять, — заключил Александр. — И Третье отделение весьма пользительно, дабы не соскользнуть бы нам в анархию.
Нигилисты однако распространялись. И шеф жандармов князь Василий Андреевич Долгоруков предписывал своим подчинённым бдеть, следить, пресекать, а коли нужно — отлавливать и ссылать в отдалённые губернии в административном порядке, без деликатничания и оглядки на так называемое общественное мнение. Впрочем, последнее обнаруживало себя покамест довольно вяло.
Александр доверял Василию Андреевичу и почитал его своею опорою. Он, правда, увязал в каких-то мелочах, любил пугать своего повелителя призраками возмущений, даже бунтов, дабы показать, что его недреманное око всюду и проницает, ведает и не попустит.
И всё-таки, и всё-таки. Неустройства было куда больше. Оно проникло и во дворец.
— Князь Василий... Где князь Василий? — сердито вопросил Александр министра двора Адлерберга. — Призвать его немедля. Повели накрыть для него прибор.
Из церкви императорская семья направилась в столовую. Бог знает отчего, но напряжение, нахлынувшее нежданно, ещё во время малого выхода, и продолжавшееся во время службы, не проходило. Токи его исходили от государя. Его насупленность, набрякшие выпуклины глаз, весь его отстранённый вид говорили о раздражённости и недовольстве.
Если бы кто-то очень близкий и дорогой ему спросил, что терзает Александра в этот приснопамятный день, он скорей всего ответил бы кратко: ВСЁ!
Всё было не то и не так. С одной стороны, ему хотелось подписать этот манифест, он слишком долго шёл к этому дню, с самого начала своего царствования, он старался приблизить его как мог. С другой же стороны, на его руках и ногах гирями повисли все эти Панины, Голицыны, Гагарины, Муравьёвы — их в комитетах было большинство. И от них исходила затаённая угроза. И то, чего он добивался, они утопили в оговорках, поправках, примечаниях. Это было вовсе не то, к чему он стремился.
Да, мысленно он вынужден был признать правоту Герцена: «Зверь не убит, он только ошеломлён».
Всего только ошеломлён, и он, самодержавный государь, не смог до конца добить этого зверя, этого хищника, терзавшего русского крестьянина чуть ли не три века.
Застолье длилось в молчании. Великий князь Константин Николаевич провозгласил тост за Государя императора, чьё имя навеки войдёт в историю России под именованием Освободителя. Он жестом пригласил сидящих за столом встать — не все сразу последовали его примеру. Великие князья вели себя вяло, скованность не проходила.
После обеда Александр уединился в кабинете. С ним был только князь Долгоруков.
— Я перечёл твой прежний отчёт, князь Василий. Вот ты писал: «Хотя почти все дворяне недовольны и хотя некоторые из них выражаются иногда с ожесточением, но подозревать их в злоумышленном противодействии правительству или в наклонностях к каким-то тайным замыслам нет ещё оснований. Весь ропот их проистекает от опасений, что достаток их уменьшается, а у многих даже уничтожается, и эти опасения столько близки сердцу каждого, что ропот дворян есть явление весьма естественное».
Александр отложил бумагу и в упор посмотрел на князя.
— Так ты уверен, что тайных замыслов доселе нет? Ах, князь Василий, мой дед и его стражи тоже были уверены, что тайных замыслов нет. И кто его горячей всех уверял в этом? Помнишь ли? Подскажу: граф Палён, глава заговорщиков, лицо, приближённое к государю. Вот и ты лицо, приближённое к государю и его страж. Можешь ли ты, князь, поручиться, что ни в моём ближайшем окружении, ни в гвардейских полках нет заговорщиков.
С этими словами Александр испытующе вперился в Долгорукова, выпуклины его глаз, казалось, вот-вот выскочат из орбит.
Чего-чего, а уж такого вопроса, а лучше сказать допроса шеф жандармов и глава Третьего отделения его величества канцелярии никак не ожидал. Поэтому он смешался и отвечал не сразу.
— Ручаюсь, государь, — наконец выдавил он, — ручаюсь честью, что ни во дворце, ни за его стенами ничего такого быть не может. Преданность вашему величеству и придворных, и гвардейских полков вне всякого сомнения. Помилуйте, можно ли в этом усомниться, — с жаром закончил он. — Мои агенты бдят повсеместно, и ежели случился бы какой-то намёк, то мне было бы немедля доложено. Нет, государь, всё спокойно. Равно и всё предпринято ради полной безопасности царствующей фамилии.
— Что ж, я доволен твоим ответом, — умягчённо проговорил Александр. — Но прошу тебя всё-таки нынче заночевать во дворце. Адлерберги будут тоже...
— Я распорядился задерживать всех подозрительных лиц на въезде в столицу, равно никого не выпускать из неё, — дополнил князь. — Приняты все меры предосторожности на случай возможных беспорядков. Преображенцы и семёновцы заняли все подходы к дворцу, подступы к мостам, к Адмиралтейству...
— Знаю, — перебил его Александр, — мне докладывал князь Суворов.
Долгоруков понял, что петербургский генерал-губернатор опередил его, но отнюдь не сетовал на то. Знал он и о том, что дежурный офицер по Главной придворной конюшне получил приказ направить к Салтыковскому подъезду осёдланных и взнузданных коней с дежурными конюхами. Подъезд этот располагался в той части дворца, которую занимала императорская фамилия, и выходил к Адмиралтейству.
— Ну хорошо, ты покамест свободен, — удовлетворённо произнёс Александр. И доверительно прибавил, отчего-то понизив голос: — Одному тебе доверюсь: ночевать я нынче буду на половине сестры, великой княгини Ольги Николаевны. Лишняя предосторожность никогда не вредит, — закончил он.
Долгоруков кивнул и поклонился.
Глава вторая
КАТЯ, КАТЕНЬКА, КАТЕРИНУШКА...
Во дворце было людно. Кажется, я наконец
увидел там княжну Долгорукову. Понимаю,
что она может нравиться.
Императрица стала смотреть сквозь пальцы на любовные приключения своего царственного супруга. Особенно с тех пор, как врачи, пользовавшие её, самым деликатнейшим образом, более намёками, дали понять, что её величеству по причине пошатнувшегося здоровья, вызванного, в частности, частыми родами, следовало бы воздержаться от исполнения супружеских обязанностей.
Её величество Мария Александровна в самом деле чувствовала себя неважно. Странная слабость стала преследовать её день ото дня. Петербург и даже Царское Село с их промозглостью почти во все времена года казались ей губительными. И она стремилась как можно раньше отправиться в Крым, в полюбившуюся ей Ливадию. Супруг же под предлогом исполнения высочайших обязанностей норовил задержаться в Царском Селе.
22
Валуев Пётр Александрович (1815-1890) — граф, член Государственного совета, с 1861 по 1868 г. министр внутренних дел, с 1872 по 1879 г. министр государственных имуществ, с 1879 по 1881 г. председатель Комитета министров.