Короче говоря, вот уже год (может быть, немного больше или меньше, в мои лета точное время подсчитать трудно), как я отсиживаю задницу, выписывая свидетельские показания и стараясь не вывернуть наизнанку ту жизнь, которая, как мне кажется, у меня была. Можешь поверить, это тяжёлый изнурительный труд, не для лентяев и бездельников. Сам знаешь, ты ведь написал свою повесть об Острове Сокровищ!
А теперь ты, конечно, хотел бы знать, почему я обращаюсь к тебе подобным образом. Дело в том, что когда пишешь книгу, ты одинок, и более одинок, обнаружил я, чем просто в жизни; и я знаю, что говорю. Поэтому я пишу тебе, с чем ты вынужден будешь смириться.
Ты не первый, между прочим, кто удостоен подобной чести. Можешь представить себе, Джим, что половину своей жизни я рассказывал писателю Дефо. Ты думаешь, конечно, что у меня не все дома, потому что Дефо давно умер и похоронен. Но мне нужно было к кому-то обращаться. Надо бы сразу подумать о тебе. Ты ведь живой, как можно надеяться, преуспеваешь и сможешь прочитать. Поэтому я и решил писать тебе до тех пор, пока мои жизненные силы не иссякнут. Во всяком случае это должно тебя заинтересовать, ибо из моей жизни мне осталось рассказать только о нашем плавании с Флинтом, остальные события ты описал в повести, названной тобой «Островом Сокровищ». Ты оказал мне услугу — мне не надо вспоминать и рассказывать о жалкой неудаче, постигшей нас из-за моего хорошего отношения к тому мальчишке, каким ты тогда был.
Году эдак в 1723-м, уже после того, как я в Лондоне, спасибо Дефо, познал, такое место в этом мире отведено мне подобным, я вновь сошёл на берег в Порт-Ройале на Ямайке. В компании с Израэлем Хендсом, не самым лёгким человеком для общения. Он стал напиваться, как свинья, лишь только мы оставили позади себя Грейвзенд, и, как известно, это продолжалось до самой его смерти. Хендс был большим канальей, иногда я жалел, что Чёрная Борода не прицелился немного выше. Во всяком случае, никто не упрекнёт тебя, Джим, за то, что ты в конце концов попал в него.
А теперь ты спрашиваешь, я слышу, своего старого корабельного товарища Сильвера, почему он вообще таскал за собой подонка Хендса. Я объясню тебе это.
В те времена дни искателей приключений были сочтены. Большинство из них уже отбросили копыта, а за уничтожение оставшихся объявлялась награда. Испанцы перевозили на парусниках свои богатства в сопровождении конвоя из сотен судов. А искатели приключений всё-таки не самоубийцы, хотя им всё равно, живы они или мертвы.
Кроме того, губернаторы островов получали свою долю от регулярной торговли. Раньше они выдавали каперские свидетельства,[27] получали процент с каждого нашего набега, содержали собственные публичные дома и кабаки и ходатайствовали за искателей приключений перед королём и парламентом. Но когда барыши сократились, стало более выгодным делать ставку на обычную торговлю, тогда пираты получили врагов, хуже всех военных моряков и пушек. Запомни, Джим: самое страшное для них — не получить достаточной прибыли и хорошего процента. Ничего тут не поделаешь: против рожна не попрёшь.
Вот что я осознал и пришёл к выводу, что собрать экипаж и найти капитана, готового попытать счастья, выступив против всего мира, дело непростое. А этому негодяю Хендсу всё трын-трава. Не ему же заботиться о том, чтобы я в один прекрасный день мог купить себе свободу. После Ингленда я накопил девятьсот фунтов. Не пустяк, и я поместил их, как это обычно делалось, в надёжное место, у мастера золотых дел в Лондоне и мог потом получать по векселю наличные во многих местах земного шара. Но этого было недостаточно для спокойной жизни. Не менее трёхсот фунтов в год уходило в те времена на покупку казначейских бумаг, чтобы можно было вести жизнь джентльмена, не шевельнув и пальцем, если только подобную жизнь можно выдержать. Никто не должен думать, что Долговязый Джон Сильвер вышел в море с Флинтом ради своего удовольствия и от нечего делать, как большинство других.
Найти Флинта было непросто. В то время даже имя его было неизвестно. Я услышал, что какой-то пират, словно в старое доброе время, совершает опустошительные набеги у Антильских островов. Но кто это был и откуда он взялся, никто не знал. И вообще не было уверенности, что речь идёт о пирате. Суда просто исчезали, как казалось, в небытие, и не было оснований обвинять в этом погоду и ветер.
Но потом нашли матросов с американского брига, который подвергся нападению подлинного, действительно существующего, пиратского корабля. Но никто из них не видел капитана и не слышал, чтобы его называли по имени. Лишь только они сами спустили флаг, им пришлось построиться вдоль поручней спиной к пиратам. Некоторые упали на колени и молили о пощаде. Некоторых из них бросили за борт, других сначала провели в трюм, предварительно завязав им глаза, а после высадили на остров, снабдив провиантом, оружием и всем необходимым для выживания.
Через два месяца история повторилась, с той разницей, что все офицеры стали, как говорится, на голову короче за то, что отдали приказ сопротивляться, подвергнув опасности жизнь мирных матросов. Затем появились официальные сообщения испанцев о том, что новый пират захватил и сжёг три их корабля, сохранив жизни только рабам, которые были на тех судах.
Стало совершенно ясно, что в этих водах орудует по крайней мере одно пиратское судно, к тому же с умным и решительным капитаном, команда которого умеет беречь если не чужие, то свои шкуры. Но для простых людей и властей неизвестный корабль стал привидением, внушающим страх, но всё же не вполне реальным, вроде Бога и Сатаны, Святого духа и ангелов. Хотя в данном случае обошлось без священников, которые бы подстрекали народ ко всякой болтовне.
Но как, спрашивал я себя, вступить в разговор с привидением, с тенью, какую представлял собой этот пират?
Я купил старую посудину по завышенной цене. Я нарочно требовал, чтобы моя покупка осталась в тайне, поскольку я, мол, собираюсь зафрахтовать ценный груз и боюсь, что об этом узнают пираты. Как я и рассчитывал, новость распространилась с быстротой молнии. Так быстро, что уже на следующий день Хендс, которому я ни слова не сказал об этом, подошёл ко мне и спросил, верен ли слух, что я купил корабль.
— Чёрт, кто тебе доложил? — спросил я возмущённо.
— Успокойся, — сказал Хендс. — В курсе только я. Мне шепнули по секрету, взяв обещание, что я буду держать язык за зубами. Хотя я знал, что ты позовёшь меня. Ты ведь не обманешь старого Хендса, подумал я.
— Ни за что в жизни, — заверил я.
— Когда отправляемся? — спросил Хендс. — И куда?
— Завтра.
Хендс с удивлением посмотрел на меня своими налитыми кровью блёклыми глазами.
— А экипаж? Оружие? Пушки?
— Пойдём без всего этого.
По виду Хендса нельзя было сказать, что он что-нибудь понял, а впрочем, он выглядел таким же, как всегда, лишь скорчил что-то вроде гримасы.
— Мы отправимся не как пираты. Мы отправимся как приз, — сообщил я.
Больше ничего я не мог сделать. Рано или поздно этот внушающий страх безымянный неуловимый пират пронюхает обо мне и поймёт, что такой лёгкой добычи ему никогда не найти. Но на всякий случай я также распространил слух, что направляюсь к острову Сент-Томас, чтобы там забрать товар, а затем вернуться.
Сент-Томас, говоришь ты, разве это разумно? Да, но я размышлял так: кто же из тех, кто видел меня полуголым дикарём, узнает меня в роскошной одежде? Ведь только служители Бога — священники имели возможность изучать меня вблизи. К тому ж у меня были свои причины, о которых я никому не заикнулся, тем более Хендсу.
На переход от Порт-Ройала до Шарлотты-Амалии ушло десять дней, быстрый переход, если учесть, что на борту находилось всего два члена экипажа. Но Хендс был толковым моряком, когда высыпался после пьянки. Если он не накачивался ромом, то был даже хорошим товарищем, пел, приводил в порядок судно, отстаивал двойную вахту, радуясь, как малое дитя, что вновь вышел в море.
27
Свидетельства, разрешающие вооружённому частному торговому судну нападения на торговые суда или суда нейтральных государств, перевозящие грузы для неприятельского государства.