Лорд Гринуэй долго не принимал всерьез действия француза. Ведь «Платтс» никогда не пыталась завладеть другими компаниями. Когда же он наконец оценил опасность, его забавная приверженность старой поговорке «Держись поближе к друзьям, но еще ближе к врагам» позабавила Уэйна. Рассмешила его и Сильвия Гринуэй, единственная дочь старика. Некрасивая девственница, робкая и по уши влюбившаяся в него. Только после того как он присоединил компанию Гринуэя к своей гигантской империи, он потихоньку начал понимать, что малышка Сильвия — как раз то, что ему нужно в качестве жены.
Даже теперь, когда он следил за движением, каким она указала горничной, куда поставить серебряный поднос, он видел, что в ней чувствуется класс. Странная это штука, класс — а уж британцы особенно этим славятся. Многие годы Уэйн не мог понять, в чем же он заключается. Не стиль, это точно. Сильвия вообще была до мозга костей деревенской женщиной, некрасивой, безвкусно одетой. Она носила бесформенные платья, резиновые сапоги, плотные куртки и бродила по окрестностям, напоминая чучело. И все же ее окружала аура особой принадлежности, не заметить которую было просто невозможно.
И интеллигентность здесь была ни при чем. Хотя его жена училась в Роудин-скул и Гертон-колледже[2], своими скромными успехами она была обязана хорошей памяти, а не умению самостоятельно думать. И тем не менее она была, есть и останется леди Сильвией Гринуэй. Ни в коем случае не миссис Д'Арвилль. Сначала его это злило, потом стало забавлять. Когда местной аристократии рассылались приглашения, принять участие в бракосочетании в соборе Святого Павла леди Сильвии Гринуэй и Уэйна Д'Арвилля, он начал понимать психологию англичанина. Сильвия всегда будет леди и Гринуэй. И поскольку он ничего не мог с этим поделать, то решил использовать это обстоятельство себе на пользу. В финансовом мире его все еще считали начинающим иностранцем, завладевшим компанией неблаговидным образом. Продолжающиеся неудачные попытки внуков сэра Мортимера вернуть компанию создали ему репутацию, изменить которую он не мог. Но с женой, которую звали леди Сильвия и которая происходила из знатной семьи, с величественным особняком и списком гостей, достойным уважения, он имел больше шансов. Во всех отношениях, кроме одного, Сильвия была идеальной женой. Робкая, послушная, с хорошими связями.
Если бы только эта сука не оказалась бесплодной!..
Уэйну страстно хотелось иметь ребенка. Только в этом отец сумел его обойти. Вольфганг дал жизнь двум сыновьям. Уэйн женился, чтобы получить наследника. Прошло десять лет — и ничего.
— Молока, сахара не надо, верно? — спросила Сильвия и покраснела, заметив его злую ухмылку.
— Правильно, дорогая. Хоть раз, да не ошиблась.
Рука Сильвии слегка тряслась, когда она наливала ему кофе из серебряного испанского кофейника в изящную чашку из уорчестерского королевского сервиза. Но не пролила ни капли.
— Так как там Париж? — спросила она, откидываясь на спинку дивана и переводя дыхание, потому что чувствовала, как покалывает груди. Почему она всегда так на него реагирует? Превращается в жалкую, дрожащую размазню, когда он рядом? Но нужно быть справедливой, ничто в ее предыдущей жизни не подготовило ее к такому мужу, как Уэйн. Мать умерла, когда ей еще не было семи, растила ее череда нянек, заботившихся о всех ее нуждах. Красотки из нее не вышло, да и прожила она всю жизнь практически в деревне. Высокий француз показался ей тигром, попавшим в мирный курятник. У нее не было ни малейшего шанса. Она вздохнула и отпила глоток терпкой жидкости, не обращая внимания на то, что горячий напиток обжег ей рот и из глаз потекли слезы. Сколько у него любовниц в Лондоне? Сильвия знала по крайней мере о двух, но была уверена, что их больше.
— Париж всегда одинаков, — отрезал Уэйн, но по его глазам, которые он не сводил с настольной лампы с подставкой из яшмы, она поняла, что мыслями муж где-то далеко, и только тут заметила, как он напряжен. Он явно был чем-то возбужден, но чем?