Князья выжидательно покашливали, бросая взгляды в сторону тяжелого, расшитого цветной шерстью полога, прикрывающего вход. За толстой войлочной стеной мела поземка, но здесь, в юрте, было тихо и тепло. Узорчатые ковры оставляли свободным земляной круг в центре, где стоял большой бронзовый таган и жарко горел, почти не дымя, сухой кизяк.
Вошел распорядитель торжеств шаньюевой юрты, поклонился и сообщил о приходе послов. Модэ кивнул. Распорядитель обеими руками, торжественно отвел в сторону полог, и тотчас у входа выросли и застыли два вооруженных нукера. Вслед за этим медленно, с достоинством вступили послы — три человека в широких лисьих шубах — остановились, оглядывая шаньюя и собравшихся князей.
— Великий шаньюй! — громко сказал распорядитель. — Послы от вождя племен дунху просят тебя выслушать их.
— Пусть говорят, — разрешил Модэ.
— Великий шаньюй слушает вас! — передал распорядитель.
Вперед шагнул высокий плотный мужчина средних лет с свирепым выражением лица, румяный и черноусый.
— Могущественный вождь племен дунху приветствует тебя, молодой шаньюй, и желает здоровья и богатства тебе и твоему народу, — надменно заговорил он, пряча усмешку в щетинистых усах. — Вождь дунху прослышал о смерти твоего отца, шаньюя Туманя, и разделяет твое сыновье горе.
При этих словах по юрте пронесся невнятный шум, на лицах князей отразилось замешательство. Побагровевший Гийюй начал было вынимать из ножен свой дорожный меч, но спохватился и со стуком вдвинул его обратно.
Модэ сохранял полнейшую невозмутимость.
— Вождь дунху, — продолжал между тем посол, — на поминает тебе, что у него с шаньюем Туманем был договор о дружбе и это твой отец подтверждал неоднократно. Вождь дунху спрашивает тебя: согласен ли ты, став ныне шаньюем, подтвердить прежний договор?
Посол умолк, ожидая ответа.
— Я готов подтвердить договор, — бесстрастно сказал Модэ. — Говори дальше.
— Молодому шаньюю известно, — казалось, посол стал еще надменнее, в лице его уже явно обозначилась насмешка, — что хунны несколько лет назад, признавая силу и старшинство дунху, в знак дружбы обязались ежегодно посылать подарки нашему вождю. Поскольку наш вождь еще ничего не получал от тебя и не знает искренности твоей дружбы, он желает, чтобы ты послал ему самое ценное из того, что ты имеешь.
Князья сидели, не смея от стыда поднять глаз, и в голове у всех было одно и то же: „О духи! До какого же еще позора суждено дойти державе Хунну?“
Тягостное молчание нарушилось спокойным и негромким голосом Модэ:
— Самое ценное у меня — мои воины, а как думает вождь дунху?
— Воинов у него хватает! — заносчиво отвечал посол. — Шаныой, у тебя есть тысячелийный аргамак, потеющий кровавым потом. Этот конь раньше принадлежал вождю юэчжей. Вождь дунху хотел бы видеть его в своем табуне. Я сказал все!
Модэ, не глядя на послов, сделал знак распорядителю, и тот громко объявил:
— Великий шаньюй выслушал послов и отпускает их! Ответ они получат завтра!
Послы величественно вышли.
В юрте некоторое время стояла мертвая тишина, потом — сначала тихий, а затем все усиливаясь, — поднялся ропот. Князья родов, эти всегда сдержанные, преисполненные достоинства люди, вскочили на ноги и заговорили разом, перебивая друг друга:
— За кого эти дунху нас принимают?!
— Неслыханно, неслыханно…
— Нельзя терпеть!
— Они вынуждают нас к войне…
— И они ее получат, клянусь духами предков! — перекрыл общий шум могучий голос Гийюя. — Великий шаньюй, прикажи — и через пять дней мой тумэнь придет к твоей ставке!
Шаньюй безмолвствовал, терпеливо пережидая, пока улягутся страсти.
— Тумэнь шаньюя, мой тумэнь, полутумэни Бальгура, Бабжи, Арслана… — гудел Гийюй, деловито загибая пальцы. — Князей Сюйбу можно не считать, но с князем Атталой я поговорю…
Главы родов, разбившись на группы, спорили, угрожающе взмахивали руками. В юрте уже отчетливо витал походный дух. И в это время откуда-то из темного угла раздался дребезжащий голос Бальгура:
— Не забывайте: мы на Совете в юрте шаньюя!
Все замолчали, с досадой ища глазами престарелого главу рода Солин. Однако слова его все же подействовали отрезвляюще. Ворча и переговариваясь, люди стали рассаживаться по своим местам.
— Князья, — неожиданно мирно обратился Модэ. — Подумаем же спокойно и без спешки над требованием дунху. Что нам скажешь ты, чжуки?
Рассудительность, которую Гийюй унаследовал от матери динлинки, под конец одержала в нем верх над хуннской горячностью.
— Великий шаньюй, князья! — неторопливо начал он. — Требование дунху — неслыханная наглость. Тысячелийный жеребец, потеющий кровавым потом, есть сокровище, кое надлежит беречь. От него пойдет новая порода лошадей, быстрых и неутомимых. А хорошая лошадь — половина победы в любой битве. Это известно всем. Дунху и не надеются, что их требование будет выполнено, они просто ищут повода к войне. Я предлагаю задержать послов и напасть первыми, когда дунху нас не ждут.
— К-хм, не ждут… — проворчал Бальгур. — А если ждут?
— В разгар зимы, через заснеженные степи? — Гийюй недоверчиво усмехнулся. — Нет, князь Бальгур, большого похода в это время года они, конечно, не ждут. И во внезапности будет наше преимущество.
— А если все-таки? — настаивал старый князь. Гийюй пожал плечами и, обратись к шаньюю, закончил:
— Я все сказал!
— Так, — Модэ кивнул. — Послушаем князя Арслана.
Арслана, князя рода Хэсу, считали человеком дальновидным и хитрым. К молодому шаньюю он примкнул не сразу. Держась Атталы, Арслан некоторое время приглядывался и выжидал. Его совсем недавний и решительный переход на сторону Модэ удивил и заставил задуматься многих родовых князей. „Не так уж, видно, слаб этот седоголовый молодчик, если даже лиса Арслан переметнулся к нему“, — толковали в кочевьях.
— Великий шаньюй, — солидно откашливаясь, заговорил князь Арслан. — Возможно, благородный князь Гийюй прав, и дунху ищут предлога для войны. Но может быть и иное: требуя трудноисполнимого, они хотят узнать, силу или слабость выкажет молодой шаньюй. Поэтому отдавать коня нельзя…
— Правильно! — единодушно подхватили князья. — Не отдавать! Нельзя!.. Воевать!
— Если дунху и пойдут на нас войной, — продолжал Арслан, — то, конечно, не раньше начала лета. К этому времени мы должны быть готовы встретить их!
Мнение Совета разделилось. Одни, во главе с западным чжуки, стояли за немедленный поход. Другие предлагали подождать до весны и тогда или встречать врагов на рубежах Хунну или, как советовал Бальгур, самим вторгнуться в земли дунху.
Зябко сутулящийся на возвышении Модэ, темнолицый, с головой, ушедшей в костлявые плечи, беспокойно водил ястребиным своим носом, устремляя его то на одного, то на другого, и был похож сейчас на хищную птицу в период линьки, худую и взъерошенную.
— Князья! — оборвал он наконец затянувшийся спор. — Довольно, я все понял. Кто скажет иное?
И тут всех удивил толстяк Бабжа. Не в одной битве показавший себя толковым и храбрым военачальником, он почему-то панически боялся молодого шаньюя. И хотя вслед за Бальгуром он сразу же взял сторону Модэ, бывать, однако, в ставке опасался, а если и приезжал, то только по вызову и с великой неохотой. Под взглядом шаньюя Бабжа бледнел, покрывался холодным потом, глазки его начинали затравленно бегать, и он спешил укрыться за чью-нибудь спину. „Не могу я видеть его глаза, — признался он однажды Бальгуру. — Все кажется, что и не человек он вовсе, а дух“.
— Великий ш-шаньюй! — раздался тонкий срывающийся голос Бабжи. — Я хочу сказать иное.
Все с удивлением посмотрели на молчавшего до сей поры главу рода Гуси. Толстяк кашлянул, заерзал, провел ладонью по лицу, покосился на сидевшего рядом с сонным видом Бальгура и выпалил:
— Я думаю… э-э… коня можно отдать!
Ответом сначала было полнейшее безмолвие, затем по юрте пробежал шелест, раздались отдельные восклицания и постепенно слились в недоуменный ропот:
— Он что, смеется?
— Пьян…
— Гнать его с Совета!
— Уж не ослышался ли я? — Гийюй повернулся всем телом в сторону пыхтящего от волнения Бабжи. — Или, может, ты не то хотел сказать?