Все инстинкты сыщика проснулись в душе Кента, когда он в свою очередь обернулся и взглянул на инспектора полиции. Руки Кедсти безжизненно свисали по обе стороны кресла. На полу под правой рукой лежал его автоматический пистолет. Голова его была так далеко запрокинута за спинку кресла, что казалось, будто у него сломана шея. На лбу, у самой границы коротко остриженных свинцово-серых волос, виднелась красноватая ссадина.
Кент подошел и наклонился над трупом. Он слишком часто видел смерть, чтобы не распознать ее сейчас, но лицо, настолько искаженное и искривленное смертельной гримасой, как у Кедсти, видеть ему приходилось впервые. Выпученные глаза инспектора были широко раскрыты и остекленело глядели мертвым взором в никуда. Челюсть его отвисла. Его шея…
И тут кровь буквально застыла в жилах у Кента. Кедсти чем-то сильно ударили по голове, но не это явилось причиной смерти. После удара он был удушен. И задушили его длинной прядью женских волос!
В течение секунд, последовавших за этим открытием, Кент не в состоянии был двинуться с места, даже ценою жизни. Потому что все было ясно, все улики были на месте — на шее Кедсти и на его груди. Прядь волос была длинной, мягкой, черной и блестящей. Она дважды обвивалась вокруг шеи Кедсти и свободный конец свисал через его плечо, сверкая в свете лампы, как драгоценный мех черного соболя. Сравнение с бархатистой собольей шкуркой впервые возникло у Кента наверху, в комнате Маретт, когда девушка распустила перед ним свои черные волосы, собираясь их просушить. И теперь то же сравнение вернулось к нему опять. Он прикоснулся к пряди волос; он взял ее в руку; он осторожно снял ее с шеи инспектора, где она оставила в теле две глубокие борозды. Прядь повисла в его руке, развернувшись во всю длину. Кент медленно повернулся и взглянул в лицо Маретт Рэдиссон.
Никогда до сих пор глаза человеческого существа не глядели на него с такой болью, как смотрела она сейчас. Девушка молча протянула руку, и Кент послушно отдал ей черную зловещую прядь. Не произнеся ни слова, девушка повернулась, судорожно сжимая горло рукой, и вышла в дверь.
Вслед за тем Кент услышал, как она поднялась наверх, медленно и неуверенно ступая по лестнице.
Глава 18
Кент не шевелился. Все чувства его словно парализовало. Он физически не мог ощущать ничего, кроме невероятного потрясения и ужаса. Он неотрывно смотрел на серовато-белое искаженное лицо Кедсти, когда сверху до него донесся звук захлопнувшейся двери в комнату Маретт. С его губ сорвался непроизвольный крик отчаяния, которого он не расслышал, — он даже не сознавал, что издает какие-то звуки. Тело его потрясла внезапная дрожь. Не поверить было невозможно, ибо улики были бесспорны. Маретт ударила инспектора полиции сзади каким-то тупым предметом, когда тот дремал, сидя в своем кресле. Удар оглушил его. После этого…
Кент провел рукой по глазам, словно пытаясь прояснить затуманившийся взор. То, что он видел, не укладывалось в его сознании. Улики были невероятны. Будучи оскорбленной, подвергаясь смертельной опасности, защищая собственную честь или любовь, Маретт Рэдиссон могла бы совершить убийство. Но подкрасться к своей жертве сзади, исподтишка, — это было немыслимо! Тем не менее ничто не свидетельствовало о происходившей борьбе. Даже кольт, валявшийся на полу, не указывал на нее. Кент поднял пистолет. Он тщательно осмотрел его, и снова бессознательный возглас отчаяния сорвался с его губ, словно глухой стон. Потому что на рукоятке кольта виднелось пятнышко крови и несколько седых волос. Кедсти был оглушен рукоятью своего собственного пистолета!
Кладя пистолет на стол, Кент краем глаза заметил, как что-то сверкнуло стальным блеском под газетной страницей, лежавшей на столе. Кент поднял газету и извлек из-под нее ножницы с длинными браншами, которыми Кедсти пользовался для подготовки газетных вырезок. к официальным докладам. Ножницы явились последним звеном в наборе смертельных улик, — пистолет со злополучным кровавым пятном, ножницы, прядь волос и… Маретт Рэдиссон! Кент ощутил внезапную тошноту и головокружение. Случившееся потрясло его до глубины души, и когда он немного оправился, он был весь покрыт липким холодным потом.
Реакция пришла мгновенно. Все это ложь, сказал он себе. Улики фальшивые. Маретт не могла совершить такое убийство, как он его себе представлял в своем воображении. Очевидно, было что-то такое, чего он не заметил, что-то, чего он не мог видеть, что-то, скрытое от него. За неуловимый отрезок времени он снова стал прежним Джимом Кентом. В нем проснулся инстинкт детектива. Он представил себе Маретт, вспомнил, как она посмотрела на него, когда он вошел в комнату. В ее широко раскрытых глазах не было жажды убийства. Не было ненависти. Не было безумия. А была трепещущая, кровоточащая душа, взывающая к нему, преисполненная таких неимоверных страданий, каких ни один человеческий взор еще не раскрывал перед ним до сих пор. И неожиданно могучий голос прогремел в его сознании, заглушая все прочие мысли и представления; голос разъяснил ему, насколько презренна любовь, если, в этой любви нет веры!
С неистово колотящимся сердцем Кент снова вернулся к Кедсти. Тщетность попыток убедить себя в том, что все увиденное — неправда, явная несостоятельность доводов и предположений, которым он пытался поверить, вновь болезненно отразились в его сознании; однако он продолжал бороться за эту веру, хоть глаза его и были устремлены на жуткую, мучительную гримасу, застывшую кошмарной маской на лице Кедсти.
Кент немного успокоился. Он коснулся щеки мертвеца и обнаружил, что тепло давно оставило ее. Трагедия должна была произойти не менее часа тому назад. Кент более внимательно осмотрел ссадину на лбу Кедсти. Она была неглубокой, и удар, очевидно, лишь на короткое время оглушил инспектора полиции. За этот промежуток случилось еще кое-что. Вопреки почти сверхчеловеческим стараниям отогнать от себя кошмарную картину, Кент живо представлял себе, как все произошло: быстрый взгляд на стол, идея, подсказанная ножницами, и длинная прядь волос, отрезанная от общей массы и затянутая сзади на шее Кедсти, когда тот начал приходить в сознание. Вновь и вновь пытался он убедить себя в невозможности, в абсурдности, в нереальности всего того, что случилось здесь. Только безумцу мог прийти в голову такой чудовищный способ убийства Кедсти. А Маретт не была безумной. Она была в своем уме более, чем кто-либо другой!
Глаза Кента, как у преследуемого хорька, заметались по сторонам, оглядывая комнату. На всех четырех окнах свисали вниз длинные шнуры от штор. Стены украшало множество разнообразного трофейного оружия. На одном конце письменного стола лежал каменный томагавк, который Кедсти использовал вместо пресса для бумаг. А еще ближе, на расстоянии вытянутых рук мертвеца, Кент заметил не прикрытый бумагами длинный узкий кожаный шнурок для сапог. Тут же, на столе, чернел автоматический пистолет; Кент сам поднял его с пола, где тот лежал рядом с безвольно повисшей правой рукой инспектора. Почему же убийца не воспользовался этими смертоносными предметами, находившимися буквально под руками, готовыми к использованию без труда или потери времени, а предпочел прядь женских волос?
Сапожный шнурок привлек внимание Кента. Не заметить его было просто невозможно: полоска сыромятной оленьей кожи сорока восьми дюймов в длину и около четверти дюйма в ширину. Кент принялся искать его пару и обнаружил второй шнурок на полу, там, где стояла Маретт Рэдиссон. И снова безответный вопрос пульсирующей болью застучал в висках Кента: почему убийца Кедсти воспользовался прядью волос, а не кожаным шнурком или одним из шнуров от штор, висящих на окнах у всех на виду?