Они подошли к пропитанному влагой откосу крутого обрыва у подножия холма, и молния выхватила из мрака край тополиной рощи, где О'Коннор впервые увидел Маретт много недель тому назад. Тропинка вилась меж черных стволов могучих деревьев, и Кент на ощупь отправился по ней в темноте. Он не пытался разговаривать, но, выйдя на открытое место, освободил руку и обнял свою спутницу, защищая ее от порывов ветра и грозы. Затем высокий кустарник стал хлестать ветками по лицам беглецов, вынудив их остановиться и подождать очередной молнии. Кент не слишком нетерпеливо ожидал ее. Он теснее обнял девушку, и в сплошной бездне мрака, под проливным дождем, под беспрерывными раскатами грома над головой она прижалась к его груди, ожидая, всматриваясь во мрак вместе с ним, и трепет ее тела передавался ему, заставляя его сердце биться в унисон с сердцем девушки. Нежная и хрупкая фигурка, доверчиво прильнувшая к нему, наполняла его острым чувством восторга и ликования. Сейчас он не думал о Маретт как о великолепной бесстрашной амазонке, направляющей револьвер на троих мужчин в полицейском участке. Она не была больше таинственной, дерзкой, невозмутимой и строгой гордячкой, которая держала его в каком-то подобии молчаливого благоговения в первые часы их пребывания в доме Кедсти. Потому что сейчас она прижалась к нему, ища в нем спасения и защиты, абсолютно беспомощная и испуганная. Какое-то чувство подсказывало Кенту в невообразимой сумятице бури и грозы, что нервы ее не выдержали, что без него она расплакалась бы от страха и попросту пропала бы. И Кент был рад этому! Он прижал ее теснее; он склонил голову, пока лицо его не коснулось мокрых, растрепанных волос, выбившихся из-под ее круглой шапочки. Но тут молния снова разорвала мрак, и Кент разглядел перед собой тропу, ведущую к дороге.
Даже в темноте было нетрудно следовать хорошо наезженной дорожной колее, прорезанной в мягкой почве колесами телег и фургонов. Над их головами метались и скрипели раскачивающиеся вершины тополей. Под ногами дорога местами превращалась в струящийся поток или так была залита водой, что становилась настоящим озером. В чернильной темноте они натолкнулись на одно такое озеро, и, несмотря на неудобства, причиняемые заплечным мешком и ружьем, Кент остановился, поднял Маретт на руки и перенес ее на твердый грунт. Он не спрашивал разрешения. И Маретт в течение двух-трех минут лежала, сжавшись в его объятиях, и на какие-то волнующие мгновения его лицо коснулось ее мокрой, залитой дождем щеки.
Самым удивительным во всем происходившем было то, что они оба молчали. Для Кента молчание, воцарившееся между ними, было настолько дорого, что ему казалось святотатством нарушать его. В этом молчании, извиняемом и оправданном сумятицей грозы, он ощущал, как некая чудесная сила притягивает их все ближе и ближе друг к другу и слова могут испортить неописуемое очарование переживаемых ими волшебных минут. Когда Кент опустил Маретт снова на землю, ее рука случайно коснулась его руки, и ее пальцы на мгновение сомкнулись в легком пожатии, которое означало для него больше, чем тысяча приветливых голосов.
Через четверть мили за тополиной рощей начиналась граница елового и кедрового леса, и вскоре плотная стена деревьев поглотила их, укрывая от ветра; но мрак здесь еще более походил на черную бездонную яму. Кент заметил, что гроза постепенно откатывается на восток, и теперь отдельные вспышки молний едва освещали дорогу перед ними. Дождь уже не бил в лицо с такой неистовой силой. Сквозь его монотонный плеск они уже могли расслышать скрип верхушек елей и кедров и шлепанье своих сапог по жидкой грязи. Когда густые кроны деревьев сомкнулись у них над головами, настала минута почти полной тишины. Тут Кент глубоко и облегченно вздохнул и рассмеялся, весело и радостно:
— Ну что, промокли, маленькая Дикая Гусыня?
— Только снаружи, Большой Бобер. Мои перья предохраняют меня от воды!
В голосе девушки слышались дрожащие нотки не то сдавленных рыданий, не то нервного смеха. Голос ее не был похож на голос человека, который недавно убил другого. В нем ощущалось страдание, и Кент хорошо чувствовал, как она пытается скрыть его за бодрым тоном своих слов. Пальцы девушки даже сейчас, когда они стояли рядом, судорожно цеплялись за рукав его плаща, словно она боялась, как бы что-нибудь не оторвало их друг от друга в царившей вокруг предательской тьме. Кент, порывшись во внутреннем кармане, достал сухой носовой платок. Затем он ощупью нашел ее лицо, поднял слегка за подбородок и осторожно вытер его досуха. Он мог бы поступить так и с плачущим ребенком. После этого он вытер лицо и себе, и они двинулись дальше, придерживая друг друга за руки, по скользкой, неверной дороге.
До залива от окраины леса было полмили, и, преодолевая это расстояние, Кент несколько раз брал девушку на руки и переносил через глубокие лужи, где вода чуть ли не переливалась через голенища его сапог. Молнии больше не помогали им, освещая путь. Дождь продолжал идти, но ветер утих вместе с удалившейся на восток грозой. Залив был неразличим во мраке; лес стеной подступал к нему с трех сторон. Теперь Маретт вела Кента, хоть он и шел впереди, крепко держа ее за руку. Если Фингерс не изменил своих планов, баркас следовало искать где-то в сорока или пятидесяти шагах от конца дороги. Он представлял собой небольшое суденышко, рассчитанное на двоих, с тесной маленькой каюткой в крохотной надстройке посреди палубы. Баркас должен был стоять у самого берега. Маретт сообщила об этом Кенту, пока они пробирались сквозь прибрежные заросли и кусты. Неожиданно Кент запнулся о толстую веревку, натянутую на высоте колена, и понял, что это был швартовный канат.
Оставив Маретт у дерева, игравшего роль причальной тумбы, Кент ступил на борт. На дне баркаса набралось на три или четыре дюйма воды, но каютка была оборудована на помосте, слегка приподнятом над днищем, и можно было надеяться, что в ней будет достаточно сухо. Кент на ощупь нашел скрученную проволоку, служившую дверным замком. Раскрутив проволоку, он отворил дверь и, пригнув голову, шагнул внутрь. Крохотная каютка была не более четырех футов в высоту, так что для удобства Кенту пришлось опуститься на колени, пока он искал у себя под плащом водонепроницаемую коробку со спичками. Это позволило ему обнаружить, что вода, во всяком случае, сюда не доходила.
Первая спичка, которую он зажег, осветила внутренность каютки. Она представляла собой крохотную комнатку, едва ли большую, чем отдельные кабинки в дешевых ресторанах, где ему доводилось бывать. Примерно восьми футов в длину и шести в ширину и с таким низким потолком, что, даже стоя на коленях, Кент касался его затылком. Спичка догорела, и он зажег другую. На сей раз он заметил свечку, прикрепленную к расщепленной деревяшке, торчащей из стены. Кент на коленях подполз к свече и зажег ее. Несколько мгновений он оглядывался вокруг и опять не мог удержаться, чтобы не благословить Фингерса. Маленький баркас был подготовлен к путешествию. У дальней стенки каютки две узкие койки были пристроены так тесно одна над другой, что Кент невольно усмехнулся, представив себе, как он будет протискиваться между ними. Тут же лежали одеяла. На расстоянии протянутой руки находилась миниатюрная печурка, и рядом с ней — растопка и сухие дрова. Вся обстановка напоминала ему детский игрушечный домик. Тем не менее здесь все же нашлось место для широкого удобного кресла с плетеным тростниковым сиденьем, табурета и гладко выструганной доски, укрепленной под окном и выполняющей функции стола. Этот стол был завален множеством свертков и пакетов.
Кент оставил в каюте свою ношу и вернулся за Маретт. Она подошла к самому борту суденышка и тихонько окликнула его, услышав, как он шлепает сапогами по воде. В темноте она протянула руки навстречу ему, и Кент перенес ее через мелководье на неустойчивое дно баркаса. Тихо и радостно смеясь, он опустил ее на край помоста у двери каютки. Свеча, потрескивая, бросала тусклый желтый свет на их мокрые лица. Кент в полумраке с трудом различал черты девушки, но глаза ее продолжали сиять прежним блеском.
— Ваше гнездышко, маленькая Дикая Гусыня, — вежливо провозгласил он.