Она выгнулась назад, и услышала — хотя нет, скорее почувствовала — шелест шелка, когда его тело коснулось ее внезапно напрягшихся сосков.
— Милдред, — прохрипел он, но это получилось невероятно сексуально, — ты играешь с огнем.
Милдред подняла голову. Холодок пробежал по позвоночнику, когда она осознала, что его интересует совсем не бумага. Взгляд Нормана затуманился, губы приоткрылись, дыхание участилось. Пальцы Милдред ослабли, и она услышала, как бумага с легким шелестом упала на пол. Руки Нормана обвили ее, а губы находились всего лишь в дюйме от ее собственных.
— Ах ты, моя кошечка! — пробормотал он. — Ты просто Мессалина, ты, маленькая похотливая ведьмочка…
Его поцелуй был похож на взрыв. Мысли о бумагах испарились из головы Милдред в одно мгновение. Единственное, о чем она была в состоянии думать, — это о том, что было между ними пять лет назад. И что до сих пор все осталось таким же, как прежде. Прошлое не потеряло над ними своей власти. Она была беспомощна в его объятиях, словно…
— В черном шелке ты просто неотразима, Милли, — произнес он, целуя ее лицо и ласково проводя ладонью по спине. — Ты знаешь, как свести мужчину с ума, так ведь? Черный шелк на молочно-белой коже. Устоять просто невозможно… Скажи мне, сладкая моя Милли… почему сегодня ты не надела лифчика?
С величайшим усилием Милдред настроилась на ту волну, на которой ей предстояло играть.
— Потому что… — она медленно провела языком по его шее, придав голосу намеренно хриплый, соблазнительный тон, — когда я одевалась, я думала о тебе… — И почувствовала, что он прижал ее к себе еще крепче.
— Если бы ты могла знать, какая это мука, — грубо прорычал он, — сидеть кое с кем за одним столом и знать, что под черным шелком нет ничего, что могло бы скрывать такую соблазнительную грудь…
Милдред пожала плечами. Она понимала, что положение ее становится опасным: если она поддастся его чарам, то уже ничто не поможет ей сыграть намеченную роль.
— Последний час показался мне вечностью, Милли. — Голос Нормана был полон сдерживаемой страсти. — Но ничто не разжигает мужского желания сильнее, чем мучительное ожидание. Это тоже своего рода удовольствие.
Милдред с трудом сглотнула, тая под ласками Нормана. Его руки блуждали по ее спине, бокам, соблазнительным округлостям грудей.
— Распусти волосы, — громко прошептал он.
Словно рабыня, подчиняющаяся приказу своего господина, она медленно подняла руки, дрожащими пальцами расстегнула серебристую заколку, а потом расправила волосы, позволив им хлынуть роскошным водопадом на плечи и спину.
Его губы вновь обожгли ее сладостным поцелуем. Ловкими пальцами он в несколько мгновений расстегнул все крошечные жемчужные пуговицы ее блузки, и еще через мгновение черный шелк, прошуршав, полетел на пол.
Теперь она была обнажена по пояс. Его руки, такие ловкие и нежные руки, легли на ее талию, и ее брюки отправились вслед за блузкой.
— Господи… — Норман вздохнул, нащупав кружево тонких трусиков. Его голос дрогнул. — Ты, Милдред, слишком… больше, чем нормальный мужчина может вынести…
Но он мог «вынести» все. Она почувствовала себя легкой, словно пушинка одуванчика, когда Норман поднял ее на руки и понес в спальню, будто бесценный дар. Он осторожно положил ее на кровать. Она легла на спину и потянулась навстречу к нему в мучительном экстазе, отдавая всю себя этому желанному мужчине. Но только доведя ее до исступления, почти сведя с ума, он внял ее бессловесным мольбам и лег рядом, прижав к себе как можно теснее. Он зарылся лицом в ее волосы, мерцающие в лунном свете, словно черный шелк, будто готов был умереть вот так. А потом он наконец дал ей то, чего она так страстно желала.
То, что было нужно ей.
То, что было нужно им обоим.
Они занимались любовью и раньше, очень много раз. Но никогда это не происходило с такой страстью и с такой нежностью. Было еще кое-что необычное в их соединении. Они не виделись больше четырех лет, и это наделяло обоих ощущением чарующей новизны. А знание всех прихотей и склонностей друг друга еще больше усиливало возбуждение и удовольствие, получаемое ими. Они оба полностью использовали это знание, снова и снова поднимаясь к вершине блаженства. И когда дошли до пика взаимного наслаждения, Милдред громко закричала, ничего не стесняясь, не пугаясь, забыв обо всем на свете, кроме огромной, заполнившей все ее тело плотской радости.
Обессиленные, они лежали в объятиях друг друга. Горячее дыхание Нормана шевелило ее растрепанные волосы, по щекам Милдред медленно текли горькие слезы. Боль затопила ее сердце. Она собиралась предать его, но предала только саму себя. И как бы жестоко и подло Норман ни поступил с ней тогда, она по-прежнему любила его. И будет любить до самой смерти.