Ее губы изогнулись в легкой улыбке.
— Ой, знаете, я хоть и кажусь храброй, но сама не больно-то смелая. Убегать да прятаться больше по мне, чем лезть на рожон. Но вы вряд ли можете застращать меня тем, чего я боюсь.
— А давайте попробуем. Что это?
— Вы верите в душу? — произнесла она почти шепотом, опустив голову.
Паз услышал, как женщина-детектив перевернула страницу журнала. Он затруднялся сказать, во что он верит, а во что — нет, но ему показалось, что сейчас правильнее ответить «да».
— Тогда вы можете понять, что я боюсь за свою душу. Я боюсь, что меня отволокут в ад.
— Вас преследуют демоны, да?
Она медленно подняла голову и посмотрела на него.
— Нет.
Их взгляды встретились. Паз увидел, что маленькие зрачки расширились, закрыв голубизну радужной оболочки, а потом стали еще шире, вобрав в себя и белки, и лицо, и всю комнату. Он узрел перед собой смертельную красоту разверзнутого ада, притягательная сила которого заставила события его жизни завертеться в голове, как будто стрелка внутреннего нравственного компаса превратилась в ветряк…
Паз вскочил, отбросив стул. Женщина-детектив оторвалась от журнала, на ее круглом лице появилось недоумевающее выражение. Он боялся, что не справится с подступившей тошнотой и полностью потеряет контроль над происходящим. Тьма, окаймленная багрянцем, смыкалась вокруг, и через этот туннель мрака он смотрел вниз, на лицо подозреваемой, впрочем, снова ставшее вполне обычным.
«Это посттравматический стресс», — внушал себе Паз.
Он ведь читал о таком синдроме. Отголосок той истории с вуду, всплывающей в ночных кошмарах. Конечно, сумасшествие почти заразно, а разговор с этой чокнутой о дьяволах и аде всколыхнул всю ту африканскую жуть, с которой он сталкивался раньше.
— С вами все в порядке, детектив? — спросила женщина.
— Все нормально, — отозвался Паз. Он достал носовой платок, вытер лицо и заставил себя снова посмотреть на нее.
Она тем временем вновь обрела печальный облик Пресвятой Девы.
— Значит, вы беспокоитесь о своей душе. Что ж, я не раз слышал, будто исповедь — а признание, это ведь и есть исповедь — очищает душу.
— Да, это верно. — Она глубоко вздохнула. — Ну ладно.
— Что «ладно»?
— Я признаюсь.
— Хорошо. Вы сделаете полное признание, и государственный обвинитель его учтет…
— Это меня не интересует, — прервала его Эммилу. — Я делаю то, что было велено.
— Кем?
— Святой, я же вам говорила. Я должна была простить и покаяться.
— В убийстве?
Она раздраженно помотала головой.
— Нет, я не убивала аль-Мувалида. Я уже говорила вам об этом. Я имела в виду, покаяться в моих прочих грехах и преступлениях.
Паз передвинул к ней стопку бумаги и шариковую ручку, но она к ним не прикоснулась.
— Нет, мне нужна переплетенная, сшитая тетрадь, откуда в случае необходимости можно вырывать страницы.
— Зачем?
— Во избежание искушения. На листке я могу написать правду, потом разорвать его, и вы ничего не узнаете. А если вырвать лист из тетрадки, это сразу будет видно.
— Да, ну и дела. Хорошо, тетрадь так тетрадь. Вам как в школе, линованную?
На ее лице появилась лучистая, детская улыбка.
— Да, это то, что надо. Думаю, мне потребуется… скажем, четыре штуки.
— Вы их получите. А не хотите ли вкратце сообщить, о каких преступлениях пойдет речь?
— Нет. Я должна записать это. В школьной тетрадке.
Паза чуть не замутило. Крыша у нее набекрень, это ясно, а раз так, то, настаивая на своей невменяемости, она, пожалуй, сможет избежать ответственности. А все собранные им неопровержимые улики отправятся псу под хвост. Она действительно сумасшедшая или просто со странностями? Он мог поклясться, что там, в гостиничном номере, в какое-то мгновение видел перед собой вполне вменяемую женщину, но его ощущение к делу не подошьешь. О том же, что произошло с ним самим всего несколько мгновений назад, детектив предпочитал не думать. Все прошло, остался разве что пот, стекающий по спине, но все это легко можно списать на стресс, усталость, нервное перенапряжение, падение уровня сахара в крови или что-то в этом роде.
Ладно, черт с ним: он сделал все, что мог, и дальнейшее от него уже не зависит. Жаль только, что дело раскрыто, результат налицо, а ощущение такое, будто весь день пошел насмарку.
Маленький городок Пони-о-Буа, находящийся близ леса Во на берегах реки Манс, которая несколькими милями южнее, у Метца, впадает в Мозель, очень стар. Церковь Святого Мартина Турского датируется девятым веком, а в конце лета, когда вода стоит низко, под золотистой поверхностью реки можно увидеть бледные угловатые тени опор римского моста. В этой приветливой, живописной местности состоятельные жители Метца издавна обзаводились загородными резиденциями и охотничьими домиками. В 1851 году один из городских богатеев, торговец углем и нефтью Жорж Ипполит де Бервилль, выстроил из местного камня выходивший на реку особняк. Супруга почтенного купца, Софи Катрин, подарила ему трех сыновей: Альфонса, Жана Пьера и Жерара. В семье царили любовь и согласие, за что ее члены неустанно возносили хвалу Господу, ибо все они, а особенно Софи Катрин, славились благочестием. После завершения строительства особняка в Пони де Бервилли большую часть времени проводили у реки, предаваясь таким сельским забавам, как ловля на удочку линей и лещей или охота на голубей и вальдшнепов. Именно в этом прибежище тихих радостей в летнее утро 1856 года у Софи Катрин родилась девочка, получившая имя Мари Анж Бернардин, ибо София высоко чтила Царицу ангелов, а на двадцатое августа, день рождения девочки, приходилось прославление Бернарда Клервосского.
Из книги «Преданные до смерти: История ордена сестер милосердия Крови Христовой». Сестра Бенедикта Кули (ОКХ), «Розариум-пресс», Бостон, 1947 г.Глава вторая Признания Эммилу Дидерофф Тетрадь первая
Просто погрузиться в то время, от которого в памяти остался сладкий вкус пирога, голос отца да река. Должно быть, мне было четыре года, а тогдашняя река — это Сили в округе Калуга, штат Флорида. Вода чайного цвета, а по берегам дубы, со свисающим с них испанским мхом пальметто. Меня учили плавать. Так что я просто погружаюсь в свой рассказ, как в воду, ибо о том, как надобно писать, не имею представления. Я читатель, а не писатель. Возможно, мне следовало начать с похвалы, как делал Августин, хотя не тщеславие ли это, сравнивать себя с ним? Впрочем, в очах Господа все мы одинаковы. Ведь он любит нас всех, хотя все мы, от величайших святых до меня, не стоим Его любви.
Из зачина Августина мне вспоминается лишь первая, знаменитая строка: «Ты сотворил человека радующимся, прославляя Тебя, ибо создал нас для Себя, и души наши не ведают покоя, пока не обретают его в Тебе…» Конечно, на самом деле мы этого не знаем, правда, св. А.? Нам кажется, что мы хотим чего-то другого, более доступного, и когда вообще вспоминаем о молитве, то молимся так, как долго, согласно твоей «Исповеди», молился ты: «Господи, сделай меня хорошим, но не более того».
«Не будь я столь грешна, наличия набожных и богобоязненных родителей вкупе с благодатью милости Божьей было бы достаточно, чтобы сделать меня хорошей».
Прочтя эти строки, я впервые громко рассмеялась вслух в монастырской библиотеке, где смех не поощрялся. А потом огорчилась, потому что мне бы очень хотелось иметь таких родителей. И самой быть куда менее грешной, такой, как Тереза Авильская, и иметь право начать свою исповедь с тех же слов, с каких она начала свое житие.
Но вот ведь что интересно: оказывается, на самом деле я не погружаюсь, а наполняю страницы суетными словесами, и все для того, чтобы уклониться от правдивого и непредвзятого повествования о моих грехах. Итак, родилась я в Вэйленде, штат Флорида, в семье Джозефа Р., которого все звали Ти Джо, и Иллен Мэй по прозвищу Билли. Матушке тогда было семнадцать, а моему отцу, потомку французов из Луизианы, двадцать два. Мне кажется, ни он, ни она особой набожностью не отличались: мама, по-моему, была предана Ти Джо примерно так же, как Тереза Иисусу (так, во всяком случае, мне казалось позднее), а папину веру составляли две вещи. Во-первых, единственное, что достойно мужчины, это гонять на собственном грузовике «кенурот», а во-вторых, можно считать себя прекрасным мужем и образцовым отцом, не пропуская при этом ни одной юбки. Ого, кажется, писать об этом мне легче, чем произносить вслух такие слова, как «бабник» или «ходок». Слова, при звуке которых мне следовало бы ханжески скривить рот, хотя я знавала монахинь, загибавших такое, что впору облезть краске с «бьюика». А может быть, это испытание свыше, ниспосланное для проверки моей честности.