Нора, как все ирландцы, была человеком с родовым типом мышления и считала Африку подобной Европе в темные века: отчаявшейся, погрязшей в убийствах, но исполненной надежды. Она полагала, что ее можно обратить, не в миссионерском плане, но по-настоящему, подвижничеством и Духом Святым, как в прошлом были обращены европейские варвары.
Она считала, что динка таковы, какими были ирландцы до святого Патрика, — воины, поэты, короли крохотных королевств, заботливые пастыри стад. Глядя на их рослые фигуры, она видела Кухулина и Фингала, королеву Медб и короля Алиля, вспоминала «Похищение быка из Куальнге». Я верила ей, потому что она имела диплом по истории университетского колледжа Дублина, да, признаться, поверила бы, вздумай она утверждать, будто динка это чоктавы, или Десять последних племен, или кто бы то ни было, поскольку она могла убедить в чем угодно и кого угодно. В Мокило у нас было в обычае после долгого трудового дня лежать в душной палатке под противомоскитной сеткой, где Нора, потягивая из жестяной кружки виски («капельку, для поддержки»), распространялась насчет того, что мы принадлежим к вымирающей расе и Вавилон, увы, при всем его золоте и мощи, не может убедить наших женщин вынашивать и рожать детей, а наших детей перестать губить себя или хоть как-то сдержать всю ненависть этого мира. Она спрашивала, не кажется ли мне, что все идет к краху? Может быть, это случится не в следующем году или даже не при нашей жизни, но клеймо смерти уже лежит на нас всех. Умирает церковь, умирает общество. Нет, речь шла не о том, что все это исчезнет бесследно, а о гибели прежних форм и возникновении новых, коим Господь дарует новую славу. Ведь даже Рим после разграбления варварами не исчез вовсе, но обрел новую суть, а церковь, как и он, принадлежит миру сему, а стало быть, смертна.
«Смертна». У меня в ушах так и звучит ее голос, ирландский акцент, становившийся заметнее пропорционально выпитому виски… Наверное, все это говорилось по пьянке, но я никогда не видела, чтобы она выпила хоть глоток между восходом и закатом. Нора обладала железной волей, и лишь когда спускалась африканская тьма, ей требовалась «капелька для поддержки». А кому, на хрен, не требовалась?
Мы ждали полнолуния, когда нашей группе предстояло отправиться в более или менее осаждавшийся правительственными войсками городок Пибор, где у нас находился госпиталь для беженцев. Наконец все прибыли, комплектование завершилось, и наша группа — пара сестер с врачебными дипломами, медсестры, санитарки и технический персонал — была готова. Среди них я встретила первую кровницу, виденную мною в жизни, сестру Тринидад Сальседо из Майами. Ее ни мое появление здесь, ни то, кем я стала, похоже, ничуть не удивило, а вот я страшно поразилась, найдя ее приятной, деятельной, умелой, но совершенно обыкновенной женщиной, а не некой странной мистической фигурой, которой она представлялась мне в Майами. Нора, узнав об этом, пояснила, что «это не Трини скукожилась, а ты подросла». Оказалось, что Трини была ученицей Норы и когда-то, давным-давно, с ней жила, что вызвало у меня ревность, то есть, конечно, призрак ревности. О чем я не преминула рассказать Норе, и мы с ней вместе посмеялись.
Отправка состоялась ночью первого апреля, по какому поводу было много смеха и шуток. Мы, команда из восьми человек в синих комбинезонах и хоккейных шлемах, отбыли на «фоккере», на борту которого кроме нас находились две сестры-пилота, сестра-инструктор по прыжкам с парашютом и четверо мужчин-африканцев, которым предстояло сбрасывать грузы. На закате наш самолет, консервная банка, наполненная шумом и переживаниями, поднялся в воздух. В полете я то и дело посматривала на Нору: она, приметив мой взгляд, улыбалась, и в свете красных огней ее зубы казались розовыми. Потом самолет сменил курс, сбросил высоту, такелажники поднялись на ноги, и в днище аэроплана распахнулся, впустив несущий песок африканский ветер, зев люка. Груз полетел вниз, пришел наш черед.
Красный свет сменился зеленым, сестра-инструктор отдала приказ, и мы одна за другой, быстрее, чем я об этом рассказываю, поспешили к люку и попадали вниз, в море лунного света.
Операция прошла удачно. Ни один из контейнеров не разбился и не потерялся, колонна автомобилей из Пибора находилась на месте встречи, все парашюты раскрылись, стропы ни у кого не запутались, и при приземлении ни одна сестра не получила травмы. По дороге к лагерю мы пели песни, сначала «Salve Regina», гимн одиннадцатого века в четырех частях, а затем «Поминки по Финнегану», это уже по инициативе Норы, знавшей старинную песню наизусть. Запевалой была она, остальные ей подпевали. Нора вытащила одну из своих драгоценных бутылок «Джемисона», и мы все попробовали, а потом повесила мне на шею цепочку с маленьким бронзовым ангелом — и все захлопали в ладоши. Такие уж они были, ну а я от всего этого растрогалась и постыдно распустила нюни.
Что можно рассказать про Пибор? Это поселение расположено в местности, называемой у динка «гок», термин, обозначающий лесистую зону с плодородной песчаной почвой, лежащую выше области затопления. Наш гок находился довольно далеко от обычных мест обитания кланов динка на севере и востоке: сюда люди переселились, спасаясь от опустошительных рейдов правительственных войск. Основными строениями были большущие коровники с круглыми коническими крышами и такие же по форме, но меньших размеров жилые хижины. Территория считалась относительно спокойной, и СНОА отправляла туда для лечения и поправки раненых бойцов вместе с большим количеством гражданских лиц, пострадавших при бомбежке деревень правительственной авиацией. Наша миссия охранялась ополчением СНОА, не больно-то устрашающего вида кучкой подростков с автоматами и гранатометами, разъезжавших на обшарпанных пикапах.
Охрану за полученную от общества взятку обеспечивал местный полевой командир СНОА, но и командир ближайшей правительственной войсковой части получил свою долю — за невмешательство. Нора пояснила, что в краях, где царит бедность, а власть поголовно погрязла в коррупции, можно многого добиться за сравнительно небольшие деньги. При этом она ни в грош не ставила ни ту ни другую враждующие стороны; послушать ее, так ей очень хотелось бы найти во всем Судане хоть одного настоящего солдата. Нормальная, обученная бригада быстро очистила бы всю эту благословенную страну, но поскольку такой бригады не имелось ни у властей, ни у повстанцев, войне не было видно ни конца ни края.
Однако, судя по некоторым признакам, что-то затевалось, вызывая у Норы беспокойство. За последний месяц правительственные силы произвели две бомбардировки, а это означало, что приказы поступили откуда-то сверху, может быть, из Хартума, где решили, будто мы слишком уж комфортно расположились в нашем маленьком уголке. В связи с этим поселение укреплялось: рыли траншеи, заготавливали мешки с песком, под одним из шатров устроили бомбоубежище, под другим операционную. Самым востребованным грузом стали тачки и лопаты, работы велись и днем и ночью.
У нас устраивались учебные воздушные тревоги. Самолеты. «Ан-32» медлительны, так что времени между оповещением и бомбежкой проходило достаточно, чтобы мы успели подготовиться, да и были это не настоящие бомбардировщики, а грузовые аэропланы, сбрасывавшие через заднюю дверцу бочки из-под бензина: по существу, видимость бомбежки, но для устрашения вполне достаточно.
Так или иначе, скоро мне впервые довелось увидеть Нору за работой сестры милосердия и то, как белые орденские фартуки пропитываются человеческой кровью. По мере того как враги бомбили очередную деревню или другой полевой госпиталь, раненых прибывало все больше, и у нас росли потери. К этому следует добавить болезни и плохое питание, хотя голода мы не испытывали и еды, если считать едой кашу из сорго, у нас было в достатке. Диарея у наших раненых была обычным делом, так что грязной работы более чем хватало, но Нора никогда не унывала и всякий раз, вытирая дерьмо, со смехом вспоминала о «романтике католицизма».