Потом пришло утро, которое я встретила другим человеком, изменившимся настолько, что Дол посмотрел на меня странно. Я ела с аппетитом и гораздо больше, чем в предыдущие дни, ибо была пуста и нуждалась в силах, чтобы исполнять Господню работу. Однако мне хотелось помимо горстки бобовой размазни мяса, на что он ответил, что мяса нет, потому что из-за войны голодные люди опустошили буш. Но стоило нам выйти из хижины, как тростники затрещали и оттуда вышел маленький болотный козел. Я схватила наш автомат и уложила животное с первого же выстрела, освежевала его, и мы развели большой костер и вдоволь наелись мяса. Потом мы собрались в дорогу, прихватив и еды, и терновника для будущих костров. Теперь я не плелась, а задавала темп, да такой, что это изумляло и пугало моего юного спутника.
Увидев его страх, я пояснила, что колдуньей не являюсь, волшбу ночью не творила, но сам Господь (Ньялик, так Его называют на динка) укрепил мой дух, повелев мне освободить Мониянг Пенг от войн и поработителей и вернуть им их бесчисленные стада, как во времена Атиам. Глаза мальчика расширились.
— Но ты же розовая чужеземка! — воскликнул он.
Я указала, что нынче не такая уж розовая, и спросила, кто, по его мнению, спас меня, когда церковь подверглась бомбардировке, и кто послал нам мясо и побудил тебя следовать за мной, как теленок за коровой, в Пиборе?
По его глазам я поняла, что он поверил мне, и это, в свою очередь, укрепило мою веру. И мы снова направились к Вибоку.
На следующий день мы пересекли Конг, и там, неподалеку от реки, находился Вибок. Нора рассказывала мне, что когда-то этот населенный пункт, основанный у слияния Конга и северного и южного рукавов Собата, имел важное значение и являлся резиденцией бея. В годы турецкого владычества, почти два столетия назад, хедив Египта Мухаммед Али воздвиг там крепость, наводящую страх на абиссинцев, куда сгонял рабов, захваченных в большом количестве в долинах между Нилом и другими реками. После перехода страны под власть Британии новые хозяева выстроили вокруг форта небольшой город, служивший резиденцией комиссара района, административным центром и опорным пунктом колониальных войск. После обретения Суданом независимости город пришел в полный упадок, и когда в ходе недавних столкновений к нему двинулась СНОА, правительственные силы не оказали ей особого сопротивления. Драться было особо не за что, сам город не представлял никакой ценности, главным источником дохода в окрестностях была контрабанда из Эфиопии легкого вооружения, но чего там имелось в избытке, так это страдающих, умирающих от голода беженцев.
Воистину, они превратили окрестности Вибока в Долину костей, поминавшуюся у Иезекииля, и десница Господня направила меня туда, дабы спасти некоторым из них жизнь. Основное население составляли женщины, старики и малые дети, мужчин и юношей почти поголовно выкосили войны. Мы шли через эти поля, Дол и я, ничему не удивляясь, ибо он видел это всю свою жизнь, а мне, как и всем остальным в богатых странах, похожие вещи показывали по телевизору. Правда, это не одно и то же, потому что полное впечатление дает только запах: пыль, дерьмо и едкая вонь тысяч тел, мертвых и умирающих. Изможденные, похожие на скелеты младенцы со вздувшимися животами лежали на солнце, облепленные мухами и муравьями, съедаемые заживо. Поначалу у вас сжимается сердце, но потом зрелище становится привычным и привлекает к себе не больше внимания, чем жестянки из-под пива, валяющиеся на американской улице. С голоду умирали дети, женщины, старики — лоснящимися и откормленными были только те, у кого имелось оружие.
Я нашла Трини Сальседо в госпитальной палатке общества: при виде меня она выронила горшок. Разумеется, радио общества уже оповестило о катастрофе в Пиборе, и она считала меня погибшей вместе со всеми.
— Как ты? — спросила она, всматриваясь в мое лицо.
Я ответила, что со мной все нормально, и она искренне обрадовалась и сообщила о необходимости заняться организационными вопросами. С ее слов выходило, что здесь находится три основных медицинских учреждения плюс примерно двадцать представительств благотворительных фондов, все со своей логистикой, своими генераторами, системами распределения, приоритетами и прочим. Единственное, что у них было общего, так это взятки, даваемые чинушам из СНОА, поскольку в противном случае те в два счета выперли бы их из города.
Крепость была забита припасами и лекарствами, которые командир использовал для бартера с эфиопскими контрабандистами: менял на топливо генераторы, выпивку, оружие. Я сказала, что хочу заняться делом, вышла из палатки и вместе с неотстававшим от меня Долом направилась в обнесенную крошившейся стеной крепость. У арки ворот турецкой постройки, по обе стороны которых высились квадратные башни, стоял часовой из СНОА, вооруженный АК. Точнее, не стоял, а сидел на офисном стуле без спинки и попивал из жестянки оранжад — и то и другое в этой части мира являлось свидетельством запредельно высокого статуса. Нас он пропустил без вопросов, моя принадлежность к белой расе, как это часто бывает в Африке, заменила любые документы. Посередине внутреннего двора находилось двухэтажное здание блекло-зеленого цвета с турецкими сводчатыми дверными и оконными проемами и мавританскими башенками на двух фасадных углах. По верхнему краю первого этажа строение опоясывал жестяной козырек, устроенный, видимо, для того, чтоб в сезон дождей просители, явившиеся к бею или британскому колониальному чиновнику, дожидаясь приема, не мокли под дождем. Перед главным входом высился флагшток, но никакого флага не было. Зарешеченные окошки подвальных помещений, в которых когда-то содержали рабов, теперь были залиты бетоном. Во дворе громоздись тонны припасов, охранявшихся оборванными бойцами СНОА. Не обращая на них внимания, я прошла в церковь.
Сама церковь, построенная в 1920-х годах святыми отцами Вероны и освященная в честь св. Филиппа Нери, представляла собой основательное сооружение из глинобитных кирпичей, покрытых белой штукатуркой, с высокой жестяной крышей, установленной на столбах и балках, оставляя таким образом пространство для воздуха, и была очень похожа на уничтоженный бомбежкой храм в Пиборе. Внутри имелся простой алтарь, большое распятие в итальянском стиле и страдавший одышкой орган. Отец Манес находился там, вел репетицию хора. Динка, пожалуй, самые лучшие певцы в Восточной Африке, единственное, что у них когда-либо было, кроме их коров, это их песни. Они исполняли «Ave Maria» и свой племенной гимн Христу, приносящему дождь.
Отец Манес тоже удивился моему появлению, а когда позднее, уединившись в крохотной задней комнатушке, служившей ему приходским домом, я рассказала ему, что произошло со мной в наполненной дымом хижине, поразился еще больше. Было ясно, он записал меня в сумасшедшие, но тут присутствовало и нечто другое — боязнь того, что, может быть, он и не прав. У белых людей в Африке крыша едет все время, и порой, особенно среди миссионеров, это принимает форму религиозной мании. Так что в целом он слушал меня вполне добродушно, обдавая парами виски, пока я не заявила, что ему следует прекратить покупать у СНОА виски на деньги, поступающие из Америки для поддержания церкви. Бедняга уставился на меня, разинув рот.
Очевидно, он переговорил с Трини, потому что она пришла ко мне на следующий день. Мы с Долом Бионгом остановились в жилой хижине с глиняными стенами и травяной крышей, принадлежавшей семье его матери. Это было одно из традиционных поселений пенг динка, окружавших Вибок, жители которых старались жить по законам и обычаям племени и даже содержали маленькие стада, хотя в окружении тысяч умиравших с голоду беженцев это было почти невозможно. Мы разговаривали снаружи, в тени большого дерева. Судя по выражению ее лица, сестру несказанно удивлял тот факт, что я не бредила и не несла полную околесицу. Как и многие люди, воспитанные в вере, она не имела ни малейшего мистического опыта, а к тем, у кого он имеется, отношение у таких людей неоднозначное. Сомнение, неверие и даже сочувствие, смешанное с обидой и привкусом зависти, как у доброго сына из притчи: я всю жизнь утруждался на виноградниках, о Господи, что же нет для меня жирного тельца? Я рассказала ей о том, что произошло со мной и что велел мне делать Господь, но, по-моему, на самом деле она меня не услышала.