ГЛАВА I
Завывание и рев ветра, переходившие по временам в пронзительный свист, удары, сотрясающие все здание, треск и стук, хлопанье дверей – вся эта дикая какофония напоминала бурю на море. Но Анжелика Гаро не обращала никакого внимания на то, что происходило вне маленькой комнатки, в которой она была заключена уже третий день. Бледная, с непричесанными волосами, распущенными по плечам, с блуждающим взором глубоко запавших прекрасных глаз, она день и ночь металась по комнате; иногда она останавливалась и заламывала руки, иногда бросалась на узенькую кровать, зарывшись лицом в подушку, и тело ее содрогалось от рыданий.
Какие мысли обуревали ее? Навряд ли это были какие-либо законченные мысли. Это были обрывки мыслей, отдельные фразы, слова. В голове мадам Гаро бушевала буря, подобная той, какая сотрясала небольшой домик.
Шли день за днем, ночь за ночью. Темные тучи заволакивали небо и с бешеной быстротой, клубясь и извиваясь, неслись низко над землей, посылая бесконечные потоки воды, подхватываемые ветром. Ночь казалась еще страшнее.
Лишь к вечеру третьего дня ветер начал стихать, тучи внезапно разошлись, проглянуло солнце, и на темном небе повисла яркая радуга. Но дождь, не переставая, лил до утра.
Мадам Гаро, окончательно обессиленная, свалилась на кровать и заснула мертвецким сном.
Когда она проснулась, то ничего не могла понять. Сквозь окно светило солнце, на полу рисовался светлый четырехугольник. Было тихо. Она долго сидела не шевелясь, уставившись в одну точку. Потом как будто мороз пробежал по ее спине, она вздрогнула и, вскочив, подбежала к окну. Решетка в нем была сверху донизу; все, что она могла увидеть, – это склон горы, покрытый увядшей желтой травой. Мадам Гаро поднесла руку ко лбу; она старалась сосредоточиться, чтобы отдать себе отчет в происшедшем.
Побег не удался. Все убиты. Если она спасла Рене, то какой ценой? Ценой унижений, просьб, ценой обещаний. Увы, обещаний… В какой бы форме они ни были сделаны, это – обещания…
Мадам Гаро обвела комнату взглядом, как бы прося себе снисхождения у безмолвных свидетелей ее горя – немногочисленных предметов, стоящих в ее тюрьме.
«Что я могла сделать? – думала она. – Куинслей, взбешенный попыткой побега и разъяренный нанесенной ему раной, готов был убить Рене. Как могла я его умилостивить? Никакие слова не действовали. Я должна была решиться на что-либо особенное, и я решилась… Собственно говоря, я ничего не обещала, я только намекнула – и этого было достаточно… Какой ужас! Я ненавижу Куинслея, и я сделала вид, что могу изменить к нему свое отношение, что я могу… Но пусть будет спасен Рене, я отомщу за свой позор, за все наши страдания».
Вдруг взгляд мадам Гаро пугливо скользнул по стенам. «Боже мой, мои мысли могут сделаться доступны Куинслею. Тут, наверное, есть все эти ненавистные изобретения, которые делают жизнь невозможной. При посредстве их мысли становятся известными для посторонних».
Несчастная молодая женщина осторожно ощупала шею и убедилась, что предохранитель висит на шнуре. «Какое счастье, – подумала она. – Мы должны быть вечно благодарны изобретателю этого прибора. Благодаря ему Куинслей не сможет узнать о моих замыслах! «
Ноги ее так дрожали от волнения, что она опустилась на стул.
«Можно ли верить обещаниям этого ужасного человека? – думала она. Выздоровеет ли Рене? А этот страшный удар электрической палкой! Он сразу парализовал его… Куинслей не боится за состояние его здоровья, психическое же равновесие навряд ли скоро восстановится… Какая злая усмешка скользнула по лицу этого человека, когда он произносил свой приговор! Возможно, уверенность в неизлечимости играла видную роль в его решении отправить Рене во Францию. Несчастный, несчастный Рене! Я одна виновница всего случившегося».
Мадам Гаро не могла плакать, спазм сжал ей горло. Она ходила по комнате, тяжело волоча ноги. Мысли ее унеслись далеко, в Париж, где она встретилась с Куинслеем; ей ясно припомнился тот вечер, когда она оказалась в неизвестном доме в предместии столицы, где ее усыпили, чтобы привезти сюда.
«Бедный Леон, какая судьба ожидала тебя здесь! Мрачная таинственность витает вокруг твоей смерти. Эта смерть – дело рук Куинслея».
Молодая женщина была так полна своими воспоминаниями, что не заметила, как в комнату вошел человек, по-видимому, слуга, и поставил на стол стакан с напитком и тарелку с таблетками. Этот человек являлся и в предшествующие дни, в определенные часы, но мадам Гаро никогда не замечала его. Она пила воду из крана и не притрагивалась к пище. Таким образом, успокаивающая сила таблеток не влияла на нее, а внушение с приказанием успокоиться не доходило до ее сознания благодаря тому, что у нее имелся предохранитель. Теперь в организме мадам Гаро наступила реакция. Буря пронеслась. Тихое раздумье овладело ею. Даже приход незнакомого человека не прервал нити воспоминаний.
… Она была одинока и беспомощна в руках Куинслея, правителя Долины Новой Жизни. И вдруг все сменилось надеждой; Рене Герье принял в ней такое живое участие… Все подробности их знакомства, все разговоры, слова, прогулки, счастье любви – все пронеслось в голове мадам Гаро. «Как я была счастлива, – думала она, и ужасы этой страны, с ее изобретениями и усовершенствованиями, каких не видел свет, с ее людьми, выращенными в инкубаториях, с ее механическими глазами и ушами, наблюдающими за каждым шагом, с ее внушителями, проникающими в голову, казались ей ничтожными в сравнении с тем счастьем, которым она обладала и которого теперь лишилась навсегда, по собственной своей вине, по собственному своему капризу. Разве мы не могли жить здесь, в Долине? Зачем я придумала этот побег, зачем я настаивала на нем, хотя все мы были убеждены, что не сможем осуществить его? Я видела, что Рене колеблется, что он боится, и тем не менее я заставила его принять решение. Он не должен был соглашаться со мной. Он осторожный, умный, я же только женщина, живущая чувствами. Если бы не прибытие Камескасса, которого так неожиданно привез сюда Куинслей, пожалуй, ничего бы и не случилось. Он повлиял на Рене больше всех. Этот решительный человек не желал оставаться здесь, и вот… он поплатился жизнью за свою решительность. А Чарльз Чартней? Он первый подал мысль о возможности побега, однако, хитроумный англичанин, он предпочел остаться в безопасности и теперь здоров и невредим. Бедный, славный Мартини, какой у него был страшный вид, когда его, раненого, уносили на носилках! Все лицо в крови, на руках раны. Он и Камескасс дрались как львы. А Ур, этот человек-зверь, положивший за нас жизнь?»
Картина борьбы ожила в ее памяти, и она задрожала мелкий дрожью, стуча зубами.
«Рене, Рене! – простонала она. – Мой возлюбленный, ты геройски сражался, и если бы не электрическая палка Куинслея, вышел бы победителем. Ты упал на землю, как сраженный молнией, твоя неподвижность поразила меня, я думала, что ты мертв. Как звала я тебя, как старалась вернуть к жизни! А этот негодяй! Злоба душила его, еще одно мгновенье, и он поразил бы тебя новым ударом, но я обвила своими руками его ноги, я рыдала, валялась перед ним на земле, молила, и вот вымолила тебе пощаду».
Мадам Гаро выпрямилась на стуле и так сжала руки, что суставы пальцев хрустнули. Ничего, час мщения наступит, надо только убедиться, что Рене отослан во Францию.
Она решительно встала и, подойдя к столу, осушила до дна стакан принесенного ей напитка. После этого она привела в порядок свой костюм и прическу. Почувствовав голод, проглотила несколько таблеток. Быстро наступившее успокоение и прилив бодрости позволили ей спокойнее обдумать положение. Ясно, что она должна действовать очень осторожно и хитро, чтобы привести свой план в исполнение. Убить всемогущего Куинслея – нелегкая задача, тем более, что при выполнении ее она могла рассчитывать теперь только на свои силы. Из прежних знакомых, которые могли оказать ей помощь, никого не осталось в живых. Добрый Фишер и его жена, конечно, не годились для этого дела…