Она не испытывала жалости к жертвам, умирающим под градом копий. Единственным ее чувством был слепой, сумасшедший, безрассудный страх. Она увидела Конана, белая фигура которого контрастировала на черном фоне. Она увидела как сверкает его меч и люди падают вокруг него. Вот клубок борющихся закружился вокруг костра и внутри него она увидела мельком корчащуюся жирную приземистую фигуру. Конан пробился сквозь этот клубок и пропал из вида за вертящимися черными фигурами. Изнутри все громче доносился невыносимый тонкий визг. Толпа раздалась на секунду и Ливия увидела шатающуюся, доведенную до отчаяния приземистую фигуру, истекающую кровью. Затем сильные сомкнулись опять и сталь засверкала в толпе как молния в сумерках.
Поднялся животный лай, наводящий ужас своим примитивным ликованием. Высокая фигура Конана проталкивалась сквозь толпу. Он пробирался к хижине, в которой съежилась девушка, неся в руке сувенир – свет костра отражался красным на отсеченной голове короля Баджудха. Черные глаза, уже не живые, а остекленевшие, закатились, и были видны только белки; челюсть бессильно отвисла будто в идиотской улыбке; красные капли частым дождем проложили дорожку на земле.
Ливия прекратила свои стон и крики. Конан заплатил назначенную цену и теперь шел призвать ее, неся ужасное доказательство своего платежа. Он схватит ее окровавленными пальцами и раздавит ей губы своим ртом, все еще тяжело дышащим от резни. От этой мысли ее залихорадило.
С криком Ливия пробежала через хижину и бросилась на дверь в задней стене. Дверь упала и она стрелой пронеслась через открытое пространство легким и бесшумным белым призраком в царстве черных теней и алого пламени.
Какой-то неясный инстинкт привел ее к загону, в котором держали лошадей. Воин как раз снимал перекладины, отделявшие загон с лошадьми от остальной территории и он вскрикнул от изумления, когда она пронеслась мимо него. Он схватил ее рукой за верхнюю часть туники. Безумным рывком она вырвалась, оставив одежду в его руке. Лошади захрапели и в панике побежали мимо нее, сбив воина в пыль, – высокие, жилистые лошади кушитской породы, уже обезумевшие от огня и запаха крови.
Вслепую она ухватилась за летящую гриву, оторвалась от земли, опять коснулась ее пальцами ног, высоко подпрыгнула, подтянулась и вскарабкалась на напряженную спину коня. Обезумевший от страха табун прошел сквозь огонь, высекая слепящий поток искр маленькими копытами. Испуганные черные люди мельком увидели дикое зрелище – обнаженную девушку, уцепившуюся за гриву животного, которое неслось как ветер, развевавший распущенные желтые волосы всадницы. Затем конь понесся прямо к ограде деревни, взлетел высоко в воздух, захватывая дух, и исчез в ночи.
3
Ливия не только не могла никаким образом управлять лошадью, но и не чувствовала в этом необходимости. Крики и зарево постепенно исчезали у нее за спиной; ветер путал ей волосы и ласкал ее обнаженные конечности. Она чувствовала только необходимость держаться за развивающуюся гриву и скакать, скакать на край света от всей агонии, горя и ужаса.
И выносливый конь скакал несколько часов, пока, наконец, взобравшись на освещенную звездами вершину, не споткнулся и не сбросил всадницу вниз головой.
Она ударилась в мягкую подушку дерна и какое-то мгновение лежала полуоглушенная, смутно слыша как убегает ее конь. Когда она пошатываясь поднялась, первым, что ее поразило, была тишина. Она была почти осязаема, как мягкий темный бархат, после бесконечного дикарского рева рогов и грохота барабанов, которые сводили ее с ума несколько дней. Она посмотрела вверх на большие белые звезды, густо усыпавшие темное небо. Луны не было, но земля была освещена звездами, впрочем, призрачно, с неожиданными скопищами теней. Она стояла на покрытом травой возвышении, от которого сбегали вниз округлые склоны, мягкие как бархат в свете звезд. С одной стороны вдалеке она различила плотную темную полоску деревьев, которая обозначала далекий лес. Здесь была только ночь и сумасшедшее спокойствие и легкий ветерок, идущий от звезд.
Казалось, что эта обширная земля дремлет. Теплый ласковый ветерок напомнил ей о ее наготе и она беспокойно изогнулась, обняв себя руками. Потом она почувствовала одиночество ночи и непрерываемость одиночества. Она была одна; она стояла на вершине этой земли и никого не было видно; ничего кроме ночи и шепчущего ветра.
Внезапно она обрадовалась ночи и одиночеству. Здесь никого не было, кто мог бы угрожать ей или схватить ее грубыми, жестокими руками. Она посмотрела вперед и увидела склон, спускающийся в широкую долину; там густыми волнами рос папоротник и свет звезд отражался от каких-то маленьких белых предметов, разбросанных по всей долине. Она подумала, что это большие белые цветы и эта мысль родила смутное воспоминание; она подумала о долине, о которой черные говорили со страхом. Это была долина, в которую от них сбежали молодые женщины незнакомой расы с коричневым цветом кожи, расы, которая обитала в этих краях до прихода предков бакала. Там, рассказывали люди, эти женщины превратились в белые цветы, их превратили старые боги, чтобы спасти от насильников. Ни один из местных жителей не осмеливался идти туда.
Но Ливия осмелилась пойти в эту долину. Она хотела спуститься по этим травянистым склонам, которые были как бархат под ее нежными ногами; она хотела жить там среди качающихся белых цветов, где ни один мужчина никогда бы ни пришел, чтобы положить на нее свои грубые руки. Конан сказал, что соглашения заключаются, чтобы быть нарушенными; она нарушит свое соглашение с ним. Она пойдет в долину пропавших женщин; она потеряется в одиночестве и спокойствии… как раз в тот момент, когда эти мечтательные и разрозненные мысли протекали через ее сознание, она спускалась по пологим склонам и ярусы стен, обрамляющих долину, все выше поднимались с обеих сторон.
Но спуск был таким постепенным, что когда она остановилась на дне долины, она не испытала чувства, что попала в ловушку. Со всех сторон от нее проплывали моря теней, а большие белые цветы качались и что-то шептали ей. Она пошла наугад, разводя папоротники своими маленькими руками, слушая шепот ветра в листьях, получая детское удовольствие от журчания невидимого ручья. Она двигалась будто во сне, в объятиях незнакомой нереальности. Одна и та же мысль не покидала ее: здесь она в безопасности от животной грубости мужчин. Она заплакала, но это были слезы радости. Она легла, вытянувшись, на лужайку и сжала руками мягкую траву, как будто она хотела прижать обретенное убежище к груди и держать его там вечно.
Она нарвала лепестков цветов и вплела их венком в свои золотые волосы. Их запах гармонировал со всем остальным в этой долине – сказочным, тонким, очаровательным.
Так она наконец вышла на прогалину в центре долины и увидела там большой камень, как будто высеченный человеческими руками и украшенный папоротником и гирляндами цветов. Она остановилась, разглядывая его, и тут возле нее началось движение и жизнь. Обернувшись, она увидела крадущиеся из глубоких теней фигуры стройных коричневокожих женщин, гибких, обнаженных, с цветами в черных как ночь волосах. Как видения из сна они подошли к ней, но ничего не говорили. И вдруг ужас охватил ее, когда она взглянула в их глаза. Эти глаза светились, излучали свет по сравнению со светом звезд; но это не были человеческие глаза. Их форма была человеческой, но с душами произошла странная перемена, которая отражалась в их светящихся глазах. Страх волной накатил на Ливию. Змея подняла свою наводящую ужас голову в обретенном ею Раю.