Итак, тетрадь готова, сейчас мы примемся ее обшивать, заделывать, чтобы не проникла сырость, чтобы выдержала и воду, и непогоду, и жару, и удары о каменные выступы… Надо позаботиться, чтобы пакет не привлек внимания диких зверей, но зато сразу обратил на себя внимание любого человека. Еще надо подумать, чтобы мое послание не пошло ко дну, чтобы оно или всплыло на поверхность, или было прибито к берегу. Тут многое сделал Ахмет, наш друг и учитель труда… В последнюю минуту кажется, что все надо было написать не так, а совсем по-другому и гораздо лучше. Но поздно об этом раздумывать. Как вышло, так пусть и будет… Меня торопят… Но все же я успею еще подписаться:
Владислав Кудрявцев».
Эта приписка вносила некоторую ясность. И все-таки Светлов читал с недоумением, порой даже раздражаясь. Он то и дело бормотал:
— К чему эти подробности? Наивно, растянуто… Даже не поймешь, что к чему…
Или ворчал:
— А толстосума Дубова каким ангелочком изобразил!.. Должно быть, англичанин-то — птица дальнего полета! И Георгий тоже хорош: храбрый там, где не надо и храбрости, а фактически — дезертир…
С такими паузами, с такими репликами Светлов прочел всю рукопись одним махом, не замечая, что голоден, что вокруг вьются тучами злые комары, что время идет, что давно пора бы развести костер и позаботиться об обеде…
«Мы приехали в город N на жительство в начале войны с Германией…» — так начиналась эта странная рукопись.
Мы — это семейство Кудрявцевых. Во-первых, папа. Его зовут Борис Михайлович, он инженер, он очень красивый, гораздо красивее меня, хотя все говорят, что Владек — то есть я — «пошел в папу». Во-вторых, мама. Ее зовут Ирина Алексеевна. Она очень хорошо играет на рояле. Она тоже очень красивая. Моя сестренка Люба считает, что мама красивее всех на свете, но девчонки ведь любят преувеличивать. Мама строгая, и мы все: и Люба, и я, и папа, хотя и любим ее, но немножко побаиваемся. Вот и вся наша семья, если не считать нашей кухарки Ульяны Петровны и нашего кучера Ахмета. Еще у нас есть Вещий. Это пес, породистый, с блестящей красной шерстью. Папа говорит, что такому псу цены нет, и ходит с ним на охоту.
Итак, как я уже сказал, было начало войны с Германией. Это были тревожные дни. Ахмета и то у нас чуть-чуть не мобилизовали. Всюду встречались солдаты. Поезда с ними то и дело отправлялись на фронт, а оттуда привозили раненых. На многих больших зданиях в городе красовались белые флаги с красным крестом — там размещались лазареты.
Жизнь становилась трудней. Товары в магазинах исчезли. Хлеб сильно вздорожал, сахар, чай, табак продавали по нормам. Особенно плохо приходилось тем, у кого кормильцы ушли в армию.
В марте семнадцатого года из Петрограда пришла весть о падении монархии. Сменилась власть и в нашем городе. Было много митингов, собраний, шествий с музыкой и красными флагами. Но жизнь не стала легче. Бедствовали рабочие, волновалась деревня, солдаты требовали мира.
Осенью, в конце октября, город пережил тревожные дни. Гудели заводы, где-то слышалась стрельба. Говорили, что к власти пришли большевики. В газетах печатали их декреты и приказы.
Мама строго запретила мне выходить со двора. Ворота были на замке, в усадьбу, обнесенную высокой оградой, ход был закрыт. Я не ходил и в гимназию.
— Владек! — крикнул, увидев меня на крыльце, дворников сын Петя. — Пойдем в город? Ох и интересно там! Везде флаги, народу, солдат сколько — страсть!
Курносое лицо парнишки сияло от удовольствия.
— Мама не позволяет выходить. Запретила.
— Запретили! А ты без разрешения иди. Знаешь: буржуям всем крышка, это я точно тебе говорю!
— Какая крышка?
— Определенная! — Петя свистнул для пущей убедительности. — Все у них теперь отберут: и дома, и магазины, и деньги. Фабрики тоже. В газетах об этом напечатано.
— Кто же отберет?
— Как кто? — удивился моей неосведомленности Петя. — Большевики отберут.
Сгорая от любопытства, нарушив запрет, я убежал с Петей в город. Столько народу, знамен, красных бантов и ораторов я видел впервые. Колонны двигались по улицам города, как река. В большом соборном парке, переименованном минувшей весной в парк Свободы, беспрерывно, с утра до вечера, толпились тысячи людей, гремели оркестры, выступали ораторы. Но и мы, ребята, заметили, что богатые не принимали участия в этих событиях. Ходили по улицам, митинговали рабочие, мелкие служащие, солдаты. Богатые отсиживались дома, а если и выглядывали на улицу, то держались в стороне, напуганные, злые.