Небо над вершиной горы пунцовело от зари. Озеро не шелохнулось. От воды струился пар. Еле слышно шептали метели тростника. Громко заквакала лягушка и смолкла. Через минуту ей ответил целый хор. И опять все стихло. Крякали утки в камышах, тоненько перекликались утята. Внезапно на горе, высоко над озером, раздался трубный звук, эхо его заполнило всю долину.
— Лось трубит, — пояснил отец.
В эту минуту невдалеке, где расставлены были жерлицы, раздался плеск и шум. Удилище хлестало по воде.
— Сом, наверное!
Махнув нам рукой, Фома Кузьмич направил лодку в направлении жерлиц. Мы тронулись туда же.
— Ого! — торжествующе воскликнул повар. — Зверюга сильный! Помогайте!
Общими силами стали вытягивать натянувшуюся струной лесу.
— Веди к берегу, на отлогое место, — приказал отец. — Иначе не вытащим.
Оставив лодки, мы вышли на берег, подтягивая лесу. Мелькнула большая темная усатая голова…
— Ну, конечно, сом! Вот и пироги! — торжествовал Фома Кузьмич. — Если бы у нас был рис или саговая крупа!.. Да ничего, и со свежей капустой выйдет неплохо. Масла не пожалеем… Эх и жирный сомище! Деликатес!
Наконец мы вытащили сома на берег. Могучий хвост рыбы обдал нас водопадом брызг. Поняв бесцельность сопротивления, сом затих, разметавшись на прибрежной траве, покрытой росой. Величиной он был аршина полтора, жирный, блестящий.
Прочно привязав сома за жабры на бечеву, мы опустили его в воду. Сначала он с минуту лежал смирно, тяжело поднимая жабры, расправляя плавники. И вдруг ринулся вглубь… Бечева загудела. Закачались, клонясь к воде, ветви тала, к которому мы привязали нашего пленника. Бросок… Второй… Третий… Сом вновь затих и загулял спокойно по воде.
— Так-то лучше, — одобрил Фома Кузьмич. — Поедем, закинем еще на счастье. А через часок можно и домой.
Не успели мы сесть в лодки, как вблизи раздался топот бегущего человека. Это был Андрей Матвеевич. Но в каком виде! В белье, босой, волосы непокрытые, спутаны…
Подбежав к нам, он упал в изнеможении:
— Убежали…
— Кто убежал?
— Георгий… Рисней… И она…
— Кто она? — побледнев, спросил отец.
— Ирина Алексеевна…
Отец пошатнулся и опустился на землю рядом с Дубовым. Зажав голову руками, он стонал, как от жестокой физической боли.
Вскоре прибежали полуодетые встревоженные Николай и Ахмет.
Охая и плача, приплелась Клавдия Никитична, сопровождаемая Марфугой.
— Проснулась я ночью, — рассказывала, заливаясь слезами, Клавдия Никитична, — вижу: не спит Андрюша, ходит да охает. Сердце, говорит, болит, неспокойно чего-то. Смотрю в окно — светает, рано еще. Приляг, говорю ему, отдохни, пройдет. Нет, говорит, посижу я. Он присел, а я смотрю на него, успокаиваю. А глаза так и смежает сон. Сама не заметила, как задремала. И вдруг — как закричит Андрей Матвеевич: «Убежали! Ограбили!» Помертвела я от страха, поднялась, в комнату сыновей бросилась… По дороге заглянула под кровать Андрюши и обомлела: нет чемодана с ценностями… В комнате холостых один Николай мечется, путается с одеждой. Бросилась к вам, Борис Михайлович, — никого, одна Любочка спит. Я на крыльцо. Вижу — Андрюша к озеру бежит, только белье мелькает… «Батюшки, — кричу, — утопится, помогите!..» Николай и Ахмет обогнали меня… Господи, да за что же кара такая?.. Сын родной изменил, родителей бросил, обокрал… Мать пресвятая богородица…
— К дьяволу! — закричал, вскакивая, Дубов. — Догнать! Вернуть!
Отец все сидел, зажавши голову руками, и стонал. Мне стало страшно.
— Папа!
— Борис Михайлович! — тронул Ахмет за плечо отца. — Владислав испугался, Люба дома одна… Успокойтесь… Идемте домой…
— А? Что? Ах да… Сейчас, сейчас.. — отец с трудом поднялся, он был бледен, как полотно. — Владислав… Люба… Да, да… Идемте… Ахмет, беги за лошадьми… Фома Кузьмич, помоги Дубову… Да, да, поезжайте в погоню… Это какое-то недоразумение… Это они наглупили… сгоряча…
Когда мы подошли к дому, Ахмет привел уже оседланных лошадей. Вооружившись, захватив факелы и продовольствие, Ахмет, Фома Кузьмич и Николай поскакали по направлению пещеры «Дорога в мир». За ними помчался Вещий. Со скрытой надеждой отец проводил взглядом отъезжающих.
— В добрый час! Помоги вам господи! — перекрестилась Клавдия Никитична.
В доме было тихо, пустынно. Войдя в свою комнату, отец опустился в кресло и долго сидел молча, не шевелясь, глядя в одну точку. Мне было жутко, но я боялся тревожить отца и сидел, тоже не шевелясь, потихоньку плача.
Проснулась Люба. Увидев нас, улыбнулась:
— Поймали сома?