— Тут и благодарить не надо. Понимаете, мне хотелось бы быть к вам ближе, вместе… возможно ближе…
— Это можно только приветствовать.
— За месяц, который пролетел так быстро, я очень привык к вам, почувствовал себя как бы членом вашей дружной, хорошей семьи. И притом…
Видя смущение Светлова, Борис Михайлович одобрил его:
— И мы привыкли к вам, как к родному!
— У меня нет брата, и вы вместо него в сердце моем! — горячо поддержал отца Владислав, с непривычки выражаясь несколько книжно.
— Спасибо. У меня был разговор и с Любой… с Любовью Борисовной… Ей особенно необходима будет некоторая помощь… Одним словом… — Светлов, волнуясь, встал с кресла, — я прошу у вас руки дочери…
В эту минуту в дверях появилась девушка с блюдом в руках — с подрумяненным, горячим, душистым пирогом. За ней вышла Мар-фуга с посудой. Подошел из кладовки и Ахмет, неся в руках жбан с медовкой.
Девушка поставила блюдо на стол:
— Вот и пирог из сома! Прошу!
Но заметив смущение Светлова, она умолкла, тоже смущенная.
— Люба, — обратился к ней отец, — Сергей Павлович имел разговор, касающийся тебя.
Лицо девушки вспыхнуло так ярко, что глаза ее заискрились слезами. Одну минуту она стояла растерянная, затем бросилась к отцу и спрятала пылающее лицо у него на груди.
Отец, лаская дочь, заглянул ей в глаза:
— Так как же, Люба?
— Я согласна, он знает…
Отец поцеловал дочь и обратился к Светлову:
— Воля дочери в этом вопросе решает все. От себя скажу: я рад… Я верю, что вы сделаете все для счастья моей дочери.
Инженер встал и соединил руки Любы и Сергея:
— По старому обычаю — благословляю. Будьте счастливы для себя, для нас, для людей!
Владислав подошел к сестре, поцеловал ее, затем горячо обнял Светлова:
— Вот это вы ловко! В недрах гор, можно сказать, выискали… Рад за сестру… Желаю счастья… Признайтесь, и я со своей тетрадью сыграл тут некоторую роль?
Обедали не спеша. А затем дружно, сообща завершили укладку и обошли все владения новых робинзонов, все любимые уголки Владислава и Любы.
Спать улеглись пораньше. Владиславу и Светлову постлали постели на веранде. Оба добросовестно старались уснуть, но вместо того начали шепотом, чтобы никого не разбудить, переговариваться. Владислав все расспрашивал о жизни там, за гранитными стенами Круглой горы. Светлов, в свою очередь, интересовался всеми подробностями жизни невольных затворников. И как-то выходило у него так, что неизменно разговор сводился на Любу. Владислав охотно и весьма подробно рассказывал о сестре, припоминая различные мелочи из ее детской и взрослой жизни.
На рассвете тронулись в путь. Светлов совсем уже освоился и наравне со всеми хлопотал, увязывал, понукал лошадей, выбирал дорогу, поминутно обращаясь к Любе то с вопросами, то с рассказами. Борис Михайлович был задумчив и молчалив. Ахмет и Марфуга — те были необычайно встревожены и все оглядывались назад.
— Такое хозяйство! — вздыхал Ахмет. — И бросить без призора! Нет уж, вы как хотите, а я только провожу вас до города, а потом мы с Марфугой сразу же обратно. Разве можно оставлять без ухода животных? Нельзя это делать! А землякам мы письмо пошлем, пускай приезжают.
— А мне так наша долина стала совсем родной, — вторила ему Марфуга. — Теперь это моя родина, никогда я с этими местами не расстанусь. Тут каждая грядка мной разделана, каждый кустик полит.
— Поезжайте, поезжайте, — одобрил их Борис Михайлович. — Все там создано вашим трудом, владейте всем по праву. А мы будем вас навещать. У нас в этих краях еще много работы будет.
Обоз двигался довольно медленно. А вокруг была такая дивная нетронутая природа, такая первозданная красота!
Благополучно миновали пещеру. Дальше пошли ущелья, утесы и нескончаемые глухие леса. Одно время дорога шла в гору, и приходилось порой помогать лошадям. Но вот добрались до самой высокой точки, до горного перевала. Здесь решили сделать остановку, лошадей выпрячь, напоить и накормить, самим подкрепиться. Вскоре заполыхал костер, появились ведра с ключевой водой… Люба и Марфуга разостлали ковры и скатерти, мужчины доставали провизию, таскали из леса хворост… Воздух был чист и прозрачен. Стояла тишина. Только уставшие кони громко отфыркивались и тяжело поводили вспотевшими боками.
С гребня перевала развернулась неохватная панорама. На западе, заслоняя друг друга, громоздились горные кряжи и вершины, одетые в леса и скалы. На востоке, за более низкими перевалами гор, расстилались бескрайние поля и степи. Все невольно засмотрелись на открывшуюся ширь, очарованные и взволнованные.