о которой часто говорили, но до конце не верили в ее неизбежность.
Крымский фронт стал переломом в его судьбе, после которого - трибунал, расстрельный приговор и неожиданное помилование, участие в обороне Новороссийска. Дед выжил в этой бесконечно длительной обороне.
Его бойцы, насмерть стоявшие против многократно превосходившего врага, закопались в землю на территории цементного завода "Октябрь", у легендарного бетонного сарайчика, где на каждый квадратный метр земли упали тонны снарядов и бомб. Выжил там, а погиб в месте вполне спокойном
- в щели Грушевской. Прямое попадание мины в воронку, где он укрывался
от обстрела, поставило последнюю точку в его биографии. А говорят, что
"снаряд дважды в одну воронку не попадает". Это было на той, ныне почти забытой войне, еще до славных побед Красной Армии.
Спустя несколько месяцев, после его гибели, малоизвестный полковник, начальник политотдела армии Леонид Брежнев, приехавший в освобожденный Краснодар, пригласил в крайком молодую вдову - Юлю, которой передал порванные, испачканные высохшее кровью документы деда и справку о награждении его орденом Красного Знамени посмертно*...
Возможно я, как и миллионы родственников других павших воинов, никогда не узнал бы ничего конкретного о его боевом пути, если бы эта война не была еще и личной войной будущего Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева - его Малой, но главной землей в жизни*.
Что же касается несправедливости приговора военного трибунала, вынесенного деду, она была настолько очевидной изначально, что его даже не исключали из партии, не освободили от должности, и судимость сняли через два месяца. А причиной тому стал приехавший в Краснодар маршал Буденный, собравший всех командиров находившихся под судом, обложивший их добрым русским матом и отдавший приказ искупить свою вину кровью - немедленно выдвинуться на оборону Новороссийска.
Послевоенная слава победителей затмила горечь многих поражений. Легенды о живых героях теперь были у всех на устах. К каждому юбилею множились награды героев. Но, погибшие в начале войны ушли в тень.
Моя семья почти ничего не знала о военной судьбе деда - Григория, разве только то, что он погиб при обороне Новороссийска. Вот тогда, мой отец стал искать однополчан. Но и среди них никто уж не помнил комиссара...
Годы и годы сражений стерли многие лица, даже имена командиров.
Закрытые архивы военного ведомства надежно спрятали за стальными дверями, проштампованные секретными грифами личные дела и боевые донесения.
- Григорий. Его звали, Григорий Семенович, - однажды сказала отцу пожилая дама, увешанная орденами. Не обижайтесь на наших. Там было такое, что даже родную мать не мудрено позабыть. Но я помню. Я его помню...
Она разложила на столе фотографии.
- Сколько, вам было? Лет двенадцать? Вы сами узнаете его здесь?
Отец узнал...
- Это фото из какой-то хроники студии "Грузия-фильм"...
Для книги маршала Гречко "Битва за Кавказ"* материалы нарезали кадров.
Мы, ветераны и воспользовались. На фронте то не до фотографий ...
Держите ее на память. Собеседница задумалась...
- Жива ли его жена Юля?
Отец отрицательно покачал головой. Сказать вслух было трудно.
-Нет? Тогда, наверно я, вправе признаться, что была безумно влюблена в моего комиссара. Мне исполнилось всего двадцать пять, а ему было сорок, но никогда в жизни я не встречала более душевного человека, человека такого мужества и хладнокровия. Когда мы переплыли через Керченский пролив, он
сам помог мне, полностью выбившейся из сил выбраться, из ледяной воды на берег. Обнял замерзшую насмерть и обессилившую девчонку, погладил по голове как дочку и сказал: "Не плачь, моя хорошая. Вот увидишь - ты еще будешь вспоминать этот день, как один из самых удачных дней всей своей жизни. Поверь, все будет хорошо... Жалко рацию твою не уберегли, ну да ничего..."
Его слова оказались пророческими. Меня и правда Бог берег. А тогда нас разлучили. Разлучили навсегда. Всех командиров сразу взяли под арест,
а уцелевших бойцов направили на переформирование в самые разные части
и быстро - на передовую.
Прошло много лет после этого немногословного рассказа, но каждый раз, выезжая из Новороссийска, я смотрю на берег Черного моря с мыслями о войне, которая оставила меня без родного деда.
И в Берлине, в Трептов-парке*, и у скромного старого памятника павшим воинам в Кабардинке, где захоронены останки многих героев, зачастую условно, так как по настоящей братской могиле давно легла труба нефтяного терминала, мне было позволительно плакать. В этом не было большого греха. На этой старой могиле, как и там, где закончилась страшная война, так и не побывал никто из его близких родственников. Я имел право плакать за всех...
Но если в Новороссийске или Геленджике я бываю раз -два в году, то каждый день, по пути на работу, проезжаю мимо Вечного огня, в центре города.
Здесь, на краю старого городского кладбища, почти у входа, находится могила моего второго деда. К ней, еще юношей, меня привела мама.
Заплетенная старым плющом проржавевшая, но добротная ограда, сделанная его другом, никакого надгробного камня, и только эмалированная металлическая табличка с именем, неровный ряд старого кирпича, которым выложен цветник. Таково скудное украшение последнего пристанища важного государственного чиновника и просто яркого человека, не копившего денег на черный день - моего деда Кузьмы. Я родился уже после его смерти и знаю его лишь по рассказам, фотографиям, выведенным каллиграфическим почерком - словно нарисованным, письмам с фронта, и еще по оставшимся после смерти не многочисленным холстам, художника-самоучки. На этой могиле мне тоже не стыдно плакать.
Сегодня другой, очень личный повод для слез. Видимо, непонятный многим,
неуклюжий, с точки зрения большой беды. Просто ОНА не понимает ЕГО.
Все неправильно в жизни, в любви, в работе. Ощущение, когда нет выхода из тупика, в который ты себя загнал. Точнее, выход в том, чтобы своих близких сделать чужими и никогда никого больше не делать близким. Стать законченным, бесчувственным эгоистом. Навсегда расстаться с самим собой.
Словно весь привычный мир рушится на глазах без надежды на возрождение. Велика ли, разница между тем, что родной человек не умер, а уехал в далекие страны или обиделся и пропал на десятилетия в бесконечных лабиринтах городских улиц? В любом случае, ты его потерял. Болезнь, тюрьма, война, просто ли жизнь разлучила, но разлучила и лишила. Как хочешь, пойми и прими потерю. Но слезы не будут спрашивать тебя... Пока молод - все-таки проще...
Я не плакал, когда судьба разлучала меня с Антониной, единственным близким тогда человечком, который был со мной там - в Берлине, который понимал меня, как себя. Я плакал о ней потом, спустя годы разлуки, когда писал стихи. Они всегда помогали мне принять неизбежное...
Я не плакал, десятилетие спустя - когда сжимал в объятиях Ольгу, перед тем как самолет навсегда унес ее в далекую Германию. Не плакал, хотя она стала огромной частью моей жизни за считанные месяцы. Слезы приходили одиночестве, потом...