Бабушка Видаля сразу поняла, в чем дело. Филипп был сыном ее старой подруги, Марии Ромеро, вдовы из обедневшего аристократического рода. Когда Мария узнала, что неизлечимо больна раком и ей осталось жить пару месяцев, она попросила бабушку Видаля усыновить после ее смерти двенадцатилетнего Филиппа и вырастить его как собственного ребенка. И бабушка, и Мария разделяли закоренелую веру в то, что представители аристократии должны жениться только на тех, кто соответствует их статусу и бережно хранит традиции.
«Вина — это тяжкое бремя», — подумал Видаль.
— Им бы никогда не позволили пожениться, — повторил он.
Флис разозлилась. Как же он отвратителен со своим высокомерием и гордостью, холодной как лед и тяжелой как камень! Формально ее мать умерла от сердечной недостаточности, но кто может с уверенностью сказать, что эта самая недостаточность не была вызвана разбитым сердцем и разрушенными мечтами? Матери Флис было только тридцать три года, когда она скончалась, а Флис — около восемнадцати. Она как раз поступала в университет. В восемнадцать лет она еще была молоденькой девчонкой, но сейчас — в двадцать три — Фелисити была умудренной опытом женщиной.
Интересно, этот румянец на золотистой коже является знаком осознания Видалем своей вины? Фелисити сомневалась. Скорее всего, эта особенность организма досталась ему от аристократических предков, в жилах которых текла чистейшая кастильская кровь. Этот человек просто не способен на настоящие чувства, свойственные обычным людям. Даже кровь у него иная. Поговаривали, правда, что эта кровь давным-давно смешалась с кровью мавританской принцессы, которую возжелал гордый кастилец, враг ее семьи. Он похитил принцессу ради собственного удовольствия, и в итоге она родила ему сына вне брака. Кастилец вскоре бросил свою наложницу и забрал у нее ребенка, а принцесса умерла от горя.
Флис не сомневалась, что предок человека, который сейчас стоял перед ней, способен совершить такой ужасный поступок. Когда мама впервые рассказала ей старую историю о кастильском герцоге, Флис сразу же связала ее с герцогом нынешним. Видаль и его пращур были одинаково жестоки, высокомерны, не уважали чужие чувства и не сомневались в том, что у них есть право издеваться над людьми, судить их и осуждать, не позволяя им защититься.
Ее отец... Фелисити часто думала о своем отце, представляла их встречу, втайне страстно желая осуществить ее.
Она жила в стильно обставленной квартире, в элегантном старинном английском особняке, перепланированном под несколько апартаментов. Окружали дом чудесные сады, теннисный корт, бассейн и тренажерный зал. В красивом бюро Флис хранила коробку с письмами, которые она написала отцу. Она так никогда их и не отправила. Эти письма она прятала от матери, не желая причинить ей боль.
Бабушка, должно быть, была тем человеком, который разлучил ее родителей, но именно Видаль ни под каким видом не позволял Фелисити встречаться с отцом. Видаль лишил ее права познакомиться с ним. Он, видите ли, считал, что она недостаточно хороша, чтобы считаться членом семьи.
— Зачем ты приехала, Фелисити?
Холод в голосе Видаля задел ее гордость.
— Ты прекрасно знаешь, зачем я здесь. Из-за завещания моего отца.
Когда Флис сказала «моего отца», то почувствовала, как эмоции, которые она всегда старалась подавить, начинают вырываться из-под контроля. Она испытывала такую боль, такой стыд на протяжении долгих лет из-за неприятия ее и ее матери семьей отца. И для Фелисити Видаль был воплощением этого неприятия. Он причинил ей боль намного большую, чем отец.
Флис боролась с эмоциями, готовыми захлестнуть ее. Она боялась продемонстрировать их, так как не желала, чтобы Видаль увидел, насколько она уязвима.
Правда же заключалась в том, что она приехала сюда не в погоне за какой-либо материальной выгодой, не из-за завещания отца. Завещание — всего лишь повод. Девушка нуждалась в эмоциональном исцелении, которого очень долго ждала.
На земле не было такой силы, которая заставила бы Фелисити посвятить в это Видаля.
— Не стоило приезжать в Испанию из-за завещания Филиппа, — процедил он сквозь зубы. — В письме, которое тебе отправил адвокат, все написано. В твоем присутствии нет необходимости.
— Точно так же, по-твоему, не было необходимости моего присутствия, а также присутствия моей матери в жизни отца. Ты настолько высокомерен, Видаль, что свято веришь, будто у тебя есть право осуждать людей. Тебе неплохо удается влиять на чужие жизни, верно? Ты думаешь, что ты — лучше остальных, но это не так, Видаль. Не смотря на твое положение в обществе, на твое богатство, ты намного беднее, чем самый последний бродяга в Гранаде. Ты презираешь людей, так как не сомневаешься, что все они недостойны тебя, но истина заключается в том, что именно ты, и никто другой, заслуживаешь презрения. Ты не в состоянии ощущать жалость или понимать боль. Ты не можешь испытывать настоящие чувства. Ты даже не знаешь, что такое быть человеком. — Флис словно копья вонзала в него слова, которые так долго переполняли ее.
У Видаля побелели губы. Он пришел в ярость. Как эта девчонка с сомнительными моральными принципами смеет обвинять его?!
— Ты понятия не имеешь, что я за человек, — бросил он грубо.
— На самом деле я знаю о тебе намного больше, чем ты думаешь, — парировала Флис. — Ты — герцог де Фуэнтуалва. Ты с рождения был таковым, точнее, ты родился, чтобы стать герцогом, так как семьи сосватали твоих родителей, чтобы обеспечить чистоту рода. Ты владеешь обширными землями в Испании и Южной Америке. Ты являешься представителем феодальной системы, которая требует от окружающих безоговорочного повиновения, и ты считаешь, что это дает тебе право презирать всех. Именно из-за тебя я так никогда и не познакомилась со своим отцом.
— И теперь ты приехала, чтобы отомстить? Это ты пытаешься мне сказать?
— Мне не нужно мстить, — ответила Флис, в отчаянии отвергая его обвинения. — Ты сам накажешь себя, хотя я уверена, ты даже не поймешь, что происходит. Твоя сущность, твои взгляды не позволят тебе получить от жизни то, что ты помешал получить моим родителям, — счастливые, полные нежности и доверия отношения, возникшие по одной-единственной причине — любви двух людей. Моя месть заключается в осознании того, что ты никогда не познаешь настоящее счастье, поскольку генетически не способен познать его. Ты никогда не испытаешь истинной любви и, что самое печальное, даже не заметишь, как упускаешь что-то.
Молчание Видаля показало, что он нервничает. Флис сразу это заметила. Но она не была нежной и ранимой, как ее мама, ставшая боязливой и незаметной под давлением слишком высокомерного человека.
— Тебе никто никогда не говорил, что порой бывает опасно высказывать подобное мнение? — вкрадчиво поинтересовался он.
— Может быть, но я не боюсь надвигающейся опасности, поскольку настало время говорить правду, — ответила Флис и вздрогнула, добавив: — И какой вред ты можешь причинить мне после всего того, что ты уже сделал?
Девушка не решилась продолжать. Она и так позволила боли вырваться наружу. Рассказать еще больше было бы слишком опасно. Она рисковала позволить Видалю увидеть все те шрамы, которые он оставил глубоко в ее душе и которым не суждено зажить. Он изменил ее жизнь навсегда. Лишил ее права любить и быть любимой — не только в качестве дочери, но и как женщине. Однако сейчас не время вспоминать весь тот вред, который был нанесен Флис, ее эмоциям и чувствам. Она никогда не разрешит Видалю насладиться осознанием того, что он натворил.
Видаль изо всех сил старался держать себя в руках.
— Позволь заверить тебя насчет одной вещи, — начал он зловеще, взвешивая каждое слово. — Когда настанет день моей свадьбы, женщина, которая станет моей женой, не будет такой...