Когда Синицына срывающимся голосом поведала о событиях прошедших часов, от злого заспанного вида Васильева не осталось и следа.
Раз, два, три — понеслись стрелы-приказания во все концы города, протянулись нити в особняки нэпманов и в хитровские трутцобы… Заволновалось здание, покрылось огоньками; бесшумные тени заскользили во мраке ночи и обратно.
Успокоенная Синицына отправилась домой.
Она спала час-два, не больше. Вздрогнув, проснулась.
— Что такое?.. Ах, да, Безменов. Неужели не вывернется парень?..
Над головой крадущаяся, беспокойная поступь. Над головой — комната Безменова. Возня… Вот от чего она проснулась…
Поспешно оделась рабфаковка. С револьвером и фонариком поднялась на третий этаж.
У Безменова гости были и исчезли, оставив после себя хаос в его вещах, в шкафу и на постели… Постель холодная. Не возвращался Безменов… А что нужно было гостям?.. Что им нужно?..
В квартире Аммонита-гориллы поселились два рабфаковца. Там телефон. Синицына к нему.
— Ноль, ноль… ГПУ.
— Кого надо?..
— Дайте Васильева.
— Кто говорит?..
— Синицына…
— А-а-а… Ну что там?.. Только хотел соснуть — не тут-то было!.. Чего тебе?..
— Безменов как?..
— Нет еще Безменова…
Синицына повесила трубку, а вместе с ней и буйную голову… Вдруг глубоко под сознанием явственный шепот:
— Басманная, 16… Басманная, 16…
Что это?.. Ах, Савва-мечтатель… Как же я забыла?.. Надо сообщить Васильеву…
Снова взялась за трубку, но раздумала:
— Поеду сама. Пусть спит. Может, ерунда…
А в тайниках сознания:
— Ну, попадитесь, гады!.. Жизни не пожалею!.. Чтоб моего Ваньку?!
Зловеще блестят черные глаза и супятся сурово крылья бровей. Холодный браунинг через крепкую руку льет жестокий порыв… Это уж не прежняя веселушка-рабфаковка.
Собственно, не имеет она никакого права идти в столь опасное предприятие. И никто не похвалит ее за своеволие; скорее, даже напротив. Ведь может статься, попадет она в самое воронье гнездо… Нерешительность закрадывается в омраченную душу: «имею ли я право? Имею ли я право?..»
— Тпру… Куда ехать-то? — вдруг останавливается извозчик.
Впереди железнодорожный мост, — переезд на Старо-Басманную.
— Тебе новую или старую? — спрашивает извозчик.
— Постой, — говорит Синицына, — я здесь слезу…
Она расплачивается и переходит мост.
— В самом деле?.. Савва не сказал, какую Басманную он имел в виду…
— Пойду по старой. Здесь 16 номер близко.
Слабо мерцает единственный фонарь во всей улице — напротив церкви «великомученика» Никиты. В затаенных местах шныряют темные личности. Милиционеров не видно.
Рабфаковка, сжавшись, проходит мимо церкви в светлом кругу фонаря. Смотрит номер следующего дома — «18»? Хочет повернуть обратно и замечает: за нею следят. Следят с противоположной стороны улицы.
С решительностью, на которую способны только женщины — и то не все, — она храбро шагает через улицу, к темной личности, прижавшейся в нише парадной двери.
Личность, очевидно, предполагает, что ее не видно, но луч яркого света, блеснувший в руке женщины в кожаной куртке, озаряет ее с ног до головы. Субъект в хорошем пальто, с бородкой под Генриха Четвертого, щурит узкие глаза, дергает мышцами лица.
— Вам чего, мадам? — спрашивает хрипло-зло.
— Ищу номер дома…
— А вам какой надо?..
— Двадцать пятый…
— Фью… — свистит бородка. — Это далеко… хотите, я вас провожу?.. Мне по пу…
— Лишнее… — обрывает женщина в куртке и шагает дальше.
«Это не наш… — без всякого колебания решает она и потом: — Кажется, я на верном пути…»
Двадцать пятый номер ей так же нужен, как человеку вообще — червеобразный отросток.
Басманная кончается. Субъект отстал: в его задания не входило следить за всеми прохожими. У него — определенные задания…
Это соображает рабфаковка и снова перебегает на четную сторону.
Темный переулок. Им она когда-то ходила в ячейку автомастерских. Им снова можно пройти к началу Басманной, к церкви.
Идет быстро, деловито. От горячей руки браунинг вспотел и согрелся.
Поворот направо. Переулок загибает дугой. Высокие дома и отчаянная грязь. Темь сгущается, хотя на небе розовеют тучки.
…Сердце стукнуло тревожно: на тротуаре черная живая масса; будто прыгнуть собирается…
Рабфаковка не хочет пользоваться фонарем, переходит на мостовую. Браунинг на «огне» в вытянутой руке. Масса неподвижна, но сопит. Наступательных тенденций не обнаруживает.
— Даешь дальше!.. — подгоняет себя рабфаковка, шагая посреди улицы, по лужам.