Что стало с этим добром — не знаю. Если не сожгли, то все досталось врагу без всякого документа.
Колонна по дороге почти не двигалась, потом и вовсе остановилась. На обочинах всюду были люди, машины, фургоны, груженые телеги без лошадей, пушки и даже танки. У дороги, на мху, отчужденно сидел болезненного вида генерал небольшого роста. Он сжал ладонями виски и уперся в колени. Я постеснялся подойти и спросить, кто он и что с ним. Теперь об этом очень жалею.
Чем ближе к «коридору» — тем больше скопление армейского имущества и боевой техники. В одном месте, в лесу, стояло много больших палаток: то были медсанбаты и госпитали, подготовленные к эвакуации. Вдруг началась бомбежка. Низко летали самолеты, сбрасывали сотни бомб. Взрывы, дым, крики… Прямые попадания были и в палатки раненых. Бомбежка прекратилась лишь с наступлением темноты, и люди ринулись к «коридору».
Пробираясь по «коридору» ползком от воронки к воронке, по трупам немцев и наших, под сильным пулеметным огнем, я уперся в тупик. Дальше хода не было. Тогда я не знал, что «коридор» был наглухо перекрыт еще утром. Повернул обратно, пока не выполз из-под пулеметного обстрела. Огляделся — вдалеке цепь людей с автоматами на груди. Немцы! Я залег, зарылся в мох. Немцы прошли стороной. Я поднялся и пошел в противоположную сторону. Вскоре увидел группу наших. В центре стоял полковник с картой в руках и разговаривал с офицерами. Тут же было несколько бойцов с автоматами. Я подошел и попросил полковника включить меня в группу. Он отказал.
Ко мне подошел политрук, назвавшийся парторгом одного из стрелковых полков (кажется, Кузнецов из 22-го сп). Потом подошли два сержанта и два бойца, один с автоматом. Что делать? У меня в полевой сумке была карта, а компаса не оказалось — он, очевидно, оторвался от сумки, когда я ползал по «коридору». В детстве, на Урале, я часто ходил с отцом на охоту и ориентироваться в лесу умел. Договорились о главном: в плен не сдаваться, случится вести бой — только до последнего патрона, а в критический момент — последнюю пулю себе.
Наметив первоначальный маршрут через болото, двинулись в тыл. В лесу встретили ветврача, теперь нас стало семеро. Мы пробродили по лесам и болотам целую неделю. Ели хвою, заячью капусту. В одном месте попалась прошлогодняя клюква — на ней отвели душу. Хорошо хоть были спички и два котелка, в которых иногда кипятили воду.
Однажды на кромке леса у болота увидели полуразложившиеся трупы наших бойцов в полушубках. Один лежал вниз лицом, с вещевым мешком на спине. В нем оказались сухари, банка кукурузных консервов, махорка, сахар и спички. Мешок оказался крупинкой продления нашей жизни: сварили котелок каши, вскипятили чай, вдоволь накурились и пошли дальше.
Путь становился все труднее. Вышли на просеку, идущую, судя по карте, в сторону Трегубова. Просеки, как правило, были заминированы. Я предложил свернуть на обочину и идти стороной. Но один боец, не расслышав или не послушавшись распоряжения, продолжал идти по просеке. Раздался оглушительный взрыв. Не прошло и минуты — выстрел. Подорвавшийся на мине застрелился… Это произвело на нас тягостное впечатление.
Шла вторая неделя наших странствий. Еда давно кончилась. Выйдя из болота, наткнулись на пустые немецкие землянки. Вошли. Кто сел, кто лег на нары. «Никуда я больше не пойду», — сказал один. «Я тоже», — добавил второй, потом третий…
Надо было что-то предпринимать: оставаться здесь было небезопасно. Судя по карте, мы находились недалеко от Трегубова. От землянки шла тропа. Я прошел по ней в глубину леса и услышал далекое ржанье лошадей: там были немцы.
Вернувшись в землянку, я разбудил ветврача и автоматчика. Последнего предупредил, чтобы он был начеку, а мы с ветврачом попытаемся стащить у немцев лошадь.
Наступила ночь. Мы пошли по тропе, ориентируясь на ржанье, и вскоре увидели привязанных лошадей. Рядом стояла палатка, из нее доносился храп. Я приказал врачу как можно тише отвязать лошадь и выйти на тропу, а сам достал гранату «лимонку» и подошел к палатке.
Врач отвязал лошадь и повел ее по тропе. За ним отправился и я. Подняли людей и ушли далеко в глубь болота. Лошадь пристрелили и два дня варили мясо в конском жиру, заготавливая каждому впрок. Соли у нас не было, но «дареному коню в зубы не смотрят». Наелись, но сил особенных не прибавилось: сказывалось длительное истощение.