Потери дивизии в мае составили 2388 человек[50].
Получив пополнение, 376-я сд держала оборону (западнее деревни Мостки. Здесь ее прижала к земле вражеская авиация: немецкие бомбардировщики группами по 10–15 самолетов наносили удары каждый час. Храбрость, выносливость, смекалка наших солдат не могли компенсировать действие авиации противника.
Дивизия активно сражалась на правом фланге горловины вплоть до июня 1942 г. За три месяца боев у Мясного Бора были разгромлены полицейская дивизия СС, добровольческие легионы «Нидерланды» и «Фландрия», сформированные из голландских и бельгийских фашистов.
К 1 августа в дивизии осталось 2601 человек. Мы вошли в состав 8-й армии и приняли участие в Синявинской операции, начавшейся 27 августа 1942 г.
А. И. Болотин,
бывш. топограф 1250-го сп 376-й сд 59-й армии
И. П. Русаков
Расстрелян у Мясного Бора
До войны я служил на Дальнем Востоке. После окончания полковой школы был назначен замполитрука противотанковой батареи 317-го полка 92-й сд. Когда началась война и миновала угроза нападения Японии с востока, часть дальневосточных дивизий была переброшена под Москву и Ленинград.
92-я дивизия несколькими эшелонами прибыла на ст. Неболчи и 31 октября приняла первый бой под с. Петровское. Дивизия успешно наступала, освободив более 30 населенных пунктов. В начале января 1942 г. при форсировании Волхова меня ранило и я оказался госпитале.
По выздоровлении попал уже в другую, сформированную в г. Кургане 165-ю сд. Мы прибыли в Малую Вишеру 10 мая и скрытно, лесными дорогами, вышли к Волхову. В районе совхоза «Красный ударник» (д. Захарьино) переправились по понтонному мосту на левый берег и вступили в бои по освобождению 2-й УА из окружения.
Наступление началось 5 июня в 4 часа утра. Участвовали стрелковые, артиллерийские, минометные части, включая «катюшу», которая дала один залп. Было несколько наших самолетов, но в основном в воздухе господствовали немецкие «юнкерсы» и «мессершмитты».
Одна батарея нашего дивизиона стояла на обочине шоссе в сторону Новгорода, охраняя от возможного наступления немецких танков. Две участвовали в прорыве: двигались вдоль насыпи узкоколейки и били по огневым точкам (пулеметам и полковой артиллерии) противника. Били только прямой наводкой. Каждый снаряд был на учете, дороже хлеба и золота. Доставляли их вручную, на себе.
Артсклад дивизиона располагался между шоссейной дорогой и узкоколейкой на опушке выжженного леса. По сути, это был клочок голой земли, перепаханной снарядами, куда доставлялись с Большой земли — с восточного берега Волхова — боеприпасы. Охранял склад красноармеец Катаев, родом из Курганской области. Так и стоит перед глазами: невысокий, коренастый, с уравновешенным, спокойным характером. Отличался Катаев исключительной дисциплинированностью, расторопностью и врожденной крестьянской смекалкой.
В один из неимоверно трудных июньских дней, наполненных огнем и грохотом, у самого склада разорвалась бомба. Зловещим фонтаном разлетелись осколки. Какой-то из них угодил в штабель ящиков со снарядами. Ящики загорелись. Грозил взрыв, а с ним — гибель всего небогатого запаса боеприпасов. Артиллеристы укрылись за насыпью. Наверное, успел бы спрятаться и Катаев… Если бы оставил склад. Если б забыл на мгновение, что значат для ребят эти снаряды… Но не было «если». Скинув ватник, Катаев бросил его на ящик. Огонь не утихал. Стал засыпать ящики землей — огонь все равно прорывался. Раскинув руки, боец бросился на ящик всем телом и… потушил пламя. Мы следили за поединком из своего укрытия и молили судьбу, чтоб уцелел парень и не взлетели бы в воздух снаряды… Но маленькую фигурку, одиноко мечущуюся вокруг ящиков на открытом пустыре, видели не только свои. Над позициями кружил «мессершмитт», высматривавший, как коршун, все живое, уцелевшее после бомбежки.
«…И в третий раз, сбавляя газ, прищурился фашистский ас», — писал Павел Шубин.
И точно так пулеметной очередью с немецкого истребителя был «прошит» 19-летний курганский парень, заслонивший собой драгоценные снаряды…
Его похоронили у самого шоссе. К узкой доске от снарядного ящика друзья прикололи солдатскую пилотку со звездой, написали фамилию и даты жизни: 1923–1942 гг.
Война смела и надпись, и могильный холмик. Осталась только маленькая выцветшая фотография, с которой смотрит в сегодняшний день простой русский парень с широким открытым лицом и твердым взглядом. На обороте — полустертая карандашная надпись: «На память Русакову от Катаева…»