«Выстояли, товарищ комиссар», — ответил Виктор Алексеевич.
«Выдели, товарищ Коробко, пару крепких ребят получить муку в армейском складе. Десять километров туда — десять обратно».
«Кого пошлем? Все на дистрофиков похожи, — советуется со мной Виктор Алексеевич. — Приказ в такой ситуации не годится. Спросите, кто пойдет добровольно…»
Коробко собрал всех: «Кто желает пойти за мукой?» Подняли руки все. И так плохо, и так нехорошо.
Решили послать самых выносливых и легких на ногу — Сашу Селиванова и Федю Никишина. Виктор Алексеевич распорядился ввести им по три ампулы глюкозы из неприкосновенного запаса.
Люда отвела меня в сторону и прошептала на ухо, что комиссар угостил ее и медсестру Катю Шондыш шестью сухарями. «По одному мы съели, — призналась Люда, — а четыре в кармане».
Сухари отдали ребятам: от них зависела наша жизнь. Прошло много лет, но перед глазами так и стоят эти девочки: голодные, с бледными, одутловатыми лицами, протягивающие дареные сухари…
Положение армии становилось все сложнее: «горлышко» у Мясного Бора то прорывалось нашими частями, то вновь захлопывалось противником. Санотдел 2-й ударной армии направил в конце мая директиву медицинским учреждениям передового района о временном прекращении эвакуации раненых… Начальникам ПМП вменялось в обязанность организовывать врачебную помощь пострадавшим на местах. Это была директива отчаяния: для оказания медицинской помощи у нас уже почти ничего не оставалось.
Было зачитано обращение Военного совета Волховского фронта, призывавшее бойцов и командиров проявлять железную выдержку и мужество. «Трусов — пристреливать, храбрых — славить! — говорилось в обращении. — Крушите немецко-фашистских захватчиков, не давайте им ни одного метра земли. Держитесь! Помощь к вам придет!»
Мы держались и надеялись. Заместитель командира полка по хозчасти майор Тихиня ежедневно лично контролировал, чтобы скудный паек доводился до каждого раненого. Повар Головченко со старшиной Ерусалимским готовили для медиков и раненых супы из трав. «Кушайте, это чистые витамины, в них самая сила», — рекламировали они «фирменные» изобретения.
Раненых не уменьшалось. Наш рабочий день не имел ни конца, ни начала. И больница наша была особой — без окон и дверей, без крыши и палат. Вместо коек — ельник и трава.
День 2 июня выдался теплый, солнечный. Воздух, в котором смешивались запахи трав и трупов, лес с теньканьем птиц и соловьиными трелями, и тут же — терзающиеся в муках раненые, — все это уживалось и стало уже обыденным. В 10 утра немцы прорвали нашу оборону в полосе 374-й сд в районе д. Ольховка. Штаб армии отдал приказ о направлении 100 артиллеристов нашего полка в образовавшуюся брешь. В батареях осталось по 1–2 человека на орудие, включая трактористов, и голоса наших пушек раздавались все реже.
12 дня. Все ближе грохот боя. «Воздух!» Из-за леса показались вражеские штурмовики и бомбардировщики. Штурмовики снижаются и открывают пулеметный огонь.
От бомбардировщиков отрываются черные пятна бомб. Раздаются тяжелые взрывы. Земля стонет, как живое существо. Желто-бурый дым заползает в операционную палатку.
— Доктора, милые, бегите, укройтесь где-нибудь, — уговаривает нас пациент, оперируемый под местной анестезией.
— А вы? — спрашиваю его.
— Я — таковский, убьет — туда и дорога, а без вас люди помирать будут…
Гулко ахнуло рядом с палаткой, куски раскаленного металла со змеиным шипением вонзились в землю рядом с операционным столом. Хватаем раненого, укладываем на носилки и с трудом выбираемся с ним из перекосившейся палатки. На улице ничего не видно от дыма и пыли, от воя самолетов и грохота взрывов мы не слышим собственных слов. Прячемся в канаве.
Наконец стервятники покинули небо. Выбираемся черные от грязи. Последствия бомбежки жуткие: на месте нашего «зеленого» лазарета — огромная воронка, земля в ней перемешана с кусками растерзанных человеческих тел. Вместе с ранеными погибли санитары Ткачев и Иванец.
А новая партия раненых уже ждала нашей помощи. В палатку внесли 8-летнюю девочку. Сняли жгут — кровотечения нет, но ножка держится на тоненьком пучке мышц. «Дяденька, ты мне ножку отрежешь, но она опять вырастет, правда?»
У Люды на глазах показались слезы.
— Наркоз!.. — процедил я сквозь зубы. Таков был этот день войны, 2 июня 1942 г…
22 июня наши части вновь пробили «коридор», и у нас появилась надежда. Виктора Алексеевича вызвали в штаб и приказали приступить к эвакуации легкораненых. «Как быть с тяжелоранеными?» — спросил Коробко. «Пока неизвестно: бензина нет, на машины не рассчитывайте», — ответил начальник штаба.