Прошел час, пока скомплектовали штурмовые группы, назначили командиров. Нас причислили к шестой по счету группе под командованием капитана Тубольцева — бывшего комбата 1267-го стрелкового полка.
Построились. Иван Васильевич Зуев обратился с краткой речью.
— Товарищи! — сказал он. — Не будем умалять всей серьезности нашего положения. 2-ю ударную армию, некоторые части 59-й и 52-й армий постигла суровая участь. Враг, использовав свои стратегические преимущества, отрезал всю группу войск от фронтовых баз, зажав нас в котле. Сейчас не время заниматься анализом причин создавшегося положения. Виновники отыщутся и будут беспощадно наказаны. Сейчас речь о другом: нам с вами предстоит вступить с фашистами в последний, решительный бой. Задача состоит в том, чтобы неожиданным ударом пробить брешь в обороне противника и вырваться к своим. Не хочу скрывать от вас, что драться придется не на жизнь, а на смерть. У немцев — минометы, огнеметы, все виды стрелкового оружия с неограниченным количеством боеприпасов. У нас с вами — 70 автоматов с минимальным количеством патронов, десяток гранат. Скажу честно, как коммунист, что шансы на успех у нас с вами невелики. Но лучше смерть в бою, чем позорный плен. А сейчас полковник Дмитриев доведет до вас план намеченной операции.
— Друзья мои боевые! — проговорил полковник с выгоревшими хохлатыми бровями. — Мы прошли с вами сотни километров по дорогам войны, пропахшим смертями, и нигде не дрогнули. Пробивали стены головами… И здесь пройдем!
Затем он объяснил порядок развертывания групп на рубеже противника, план операции: «Экономьте каждый патрон, удастся сблизиться с врагом — навязывайте ему рукопашную, — добавил полковник и скомандовал: — Отряд… На бой с фашистами, за Родину, за Сталина, шагом марш!»
День был знойный, идти было так мучительно, что через километр пути все выдохлись. Кто нес шинели — побросали. Перед глазами качались бескровные худые лица, хилые тела с проступавшими через гимнастерку костями. Некоторые сходили с дистанции и больше не возвращались…
По всей вероятности, немцы засекли наше местонахождение еще на опушке: уже на дальних подступах к их обороне по нас открыли сплошной огонь. «Дум, дум, дум!» — жутко хлопали разрывные пули. Мы попадали в траву.
— Обходить противника слева! — прозвучала команда. Но оттуда остервенело заклокотали пулеметы.
Вокруг меня роем взвизгивают и брызжут вспоротой землей пули. Отползаю метров на пять в заросли осинника, чтобы выскочить из зоны прицельного огня. Начался минометный обстрел. Над головой с ужасным воем проносятся мины. Укрываюсь в первой попавшейся свежей воронке. Дыхание спирает прогорклый запах взрывчатки. Выскакиваю из воронки и бегу во весь рост, хватая всеми легкими чистый воздух. Споткнулся, упал в заросли папоротника. Только сейчас мелькнула мысль: «Где Никишин, где Люда?»
Кричу: «Лю…да… Фе…дя…яа!..» Звуки возвращаются ко мне эхом. Стрельба прекратилась. В наступившей тишине послышался не то стон, не то храп. Продираюсь сквозь густую стену малинника, выхожу на полянку: политрук Минаков с бледным, мокрым от пота лицом. Правая рука в повязке, заскорузлой от крови — старое ранение. Осматриваю ноги — правое голенище полно крови. Достаю бинт, скручиваю, чтобы использовать вместо жгута.
— Посторонись, доктор, — говорит Минаков. С трудом опираясь на здоровую руку, он медленно подносит к виску пистолет. Раздается выстрел. У Минакова, лишенного возможности передвигаться, выбора не оставалось…
Ухожу с поляны, иду на северо-восток. Во рту солоно, гимнастерка промокла от пота и прилипла к телу, до смерти хочу пить. Знаю: недалеко должны быть болота — мы ведь проходили их, когда шли на прорыв. Спустился в низину и между деревьями увидел озерцо. Спускаюсь к нему, ложусь на живот и припадаю к воде. Пью, пью и все не могу утолить жажду.
Во второй половине дня я случайно набрел на гражданских людей. Их было несколько семей, бежавших от, немцев и по злой воле рока оказавшихся вместе с нами. Возле сухих кустов репейника лежала на спине молодая женщина с простреленной головой. Годовалый ребенок, ухватившись за ее сосок, теребил пустую грудь. Рядом сидела беззубая старуха, держась за тележку, на которой ее, вероятно, и привезли в лес…
До вечера я бродил по лесу, пока не набрел на костер. Его окружали молчаливые изможденные люди, обсушиваясь и кипятя в котелках воду. Лес дремал: никто не думал, что немцы станут обстреливать окружающую территорию, сжатую до последнего предела. Но фашисты, видно, рассудили иначе: уничтожить как можно больше людей, ведь в отношении военнопленных все же существовали как-никак международные правила…